Русины в 1848 году

Яков Головацкий

(Памяти Т.Г.Шевченко)

Из всех славянских народов, вошедших в состав Австрии, едва ли не самая тяжелая доля досталась русинам, т.е. малороссам, живущим в Галиции. Подавляемые тройным гнетом, русины должны употреблять неимоверные усилия, чтобы отстаивать свои права, не только народные, но и человеческие. Их ближайшие соседи оказались их злейшими врагами, и упорную злобу врагов не заглушили ни их собственные несчастия, ни успехи образованности. Потеряв надежду на сочувствие соплеменников, связанных с ними исторической судьбою, русины готовы были видеть избавителя в общем враге славянских народов, полагая, что племенная ненависть должна же наконец уступить благородной силе цивилизации, которою так гордится враждебное славянам германское племя. Но избавитель не приходил, и неволя все сильнее и сильнее налегала на несчастный народ, сделавшийся жертвою случайностей войны и политических расчетов.

С потерею независимости, в продолжение нескольких веков, жизнь русинов состояла из непрерывного ряда несчастий. В этой многострадальной жизни была только одна светлая пора, давшая надежду на лучшую будущность – объявление конституции в 1848 году. Затем счастливейшим временем считают переход русинской земли от польского владычества к австрийскому: до такой степени мрачно все, что было после, и еще мрачнее то, что было прежде. Чем долее народ ожидает освободителя, тем глубже врезываются в памяти его все события, обещающие освобождение, тем с большим участием смотрит он на тех, которые были для него вестником новой жизни. С другой стороны, тем недоверчивее он к тому, кто своею враждою отравил его немногие светлые минуты. Это обстоятельство надо постоянно иметь в виду при суждениях о действиях русинов в 1848-м году, так же как и в настоящее время.

Положение русинов в настоящую минуту [1861 г.], а равным образом и отношение их к правительству и к другим народностям, во многом напоминают 1848-й год, когда свобода слова и конституция дали возможность высказать то, что давно уже лежало на душе, входя в нее все глубже и глубже. Поэтому, чтобы составить себе понятие о русинской народности, о политическом и общественном состоянии русинов, а равно и для верной оценки их современного положения, необходимо познакомиться с событиями рокового для многих года. Много неверного и пристрастного высказано было о русинах; много являлось памфлетов, статей и целых книг, в которых обсуждался русинский вопрос со всею подробностью, со множеством квази-исторических данных, то с холодным и, по-видимому, беспристрастным, но все-таки неверным пониманием фактов, то с умышленным искажением их под влиянием фанатической ненависти.

Писавшие о русинах иностранцы и соплеменники впадали в двоякого рода ошибки. Одни, стараясь сохранить полное беспристрастие, становились, сами того не замечая, на ходули, и с высоты своего доктринерского величия, говорили о „ничтожном” народе, обреченном на жертву в силу неумолимого закона исторической необходимости. Другие, менее ученые, но гораздо более недобросовестные, повторяли бездоказательные обвинения памфлетов, выдавая их за собственные идеи, искали причины враждебных отношений двух народностей совсем не там, где она заключается.

Единственным выходом из затруднительного положения при выборе показаний, одно другому противоречащих, а вместе и единственно верным путем для узнания истины остается – обратиться к собственному свидетельству народа. По счастью, у русинского народа были свои органы: были представители, выбранные им; были повременные издания, в которых слышался народный голос; были воззвания, книги и брошюры, издаваемые друзьями народа. До какой степени прав или неправ был народ, пусть об этом судят доктринеры, у которых есть своя программа исторической деятельности, и свой уголовный кодекс для обвинения племени и народа, который живет и действует не по их программе. Мы же полагаем, что для уяснения дела чрезвычайно важны факты, показывающие, как думает народ, как он сам понимает свои отношения, на чем основывается его любовь и ненависть, и к чему он стремится. Подобные факты, собранные на месте, постараемся передать с возможною точностью, строго держась точки зрения народа и его представителей [1].

Как только объявлена была конституция, русины образовали во Львове, главном городе страны, раду, т.е. совет, собрание, общество, поставившее себе целью – войти в непосредственные сношения с народом, заботиться о его нуждах и охранять его свободу. 10 мая 1848 года обнародовано было радою воззвание следующего содержания:

„Мы, русины, составляем часть южнорусского народа. Народ наш был когда-то самостоятельным и сильным; но, по неприязни судьбы и различным политическим несчастьям, распался, потерял самостоятельность и подпал чужеземной власти. Несчастие склонило богатых панов покинуть веру отцов своих, и вместе с тем отказаться от родного языка и отделиться от своего народа. Народ, оставленный всеми и постоянно угнетаемый, терпел всякого рода невзгоды и притеснения, достигшие такой степени, что самое имя русина сделалось позорным. Но как после зимы наступает весна, так после тяжкого испытания явилась конституция.

Братья! конституция – великое право; она – солнце, которое засветило нам, русинам, и побуждает нас к новой жизни. Вставайте же, братья, от долгого сна; вставайте не для ссор и вражды, а для того, чтобы поднять народность нашу и упрочить данную нам свободу. С этою целью собрались мы, русины, и решились действовать таким образом:

Мы должны сохранить нашу веру, и поставить права ее наравне с правами других вероисповеданий.

Мы должны поддержать и развивать народность нашу всеми средствами: обработкою родного языка; введением его в высшие и низшие училища; изданием газет; открытием постоянных сношений как с жителями разных краев, так и другими славянскими народами, распространением книг на русском языке, и т.п.

Будем свято хранить нашу конституцию, узнавать потребности народа, стремиться к улучшению быта посредством конституции, а наши права будем постоянно и деятельно защищать от всяких посягательств и оскорблений. При таком образе действий, останемся верными нашему конституционному королю – в том сильном убеждении, что под могущественною защитою Австрии могут развиться во всей силе наши права и народность. Вместе с тем объявляем, что как, с одной стороны, мы признаем своєю обязанностью упорно защищать права наши и народность от всех притязаний, внутренних и внешних, так, с другой стороны, сам Бог и права человеческие требуют, чтобы к тем, которые подобно нам ратуют за свою народность, мы не питали ни малейшей ненависти в сердцах наших, но чтобы жили с ними, как добрые соседи, в любви и согласии.” [2]

Воззванье заключается надеждою, что, подобно главной раде во Львове, собраны будут местные рады в других краях русинской земли. Народ с живым сочувствием отозвался на патриотический призыв; образовались тридцать четыре местные рады, составившие одно целое по духу и стремлениям, с главною радою, и вместе с нею служившие представителями всего русинского населения Галиции. Органом его газета „Зоря Галицка” (Галицкая Денница), любимая народом и ненавидимая его врагами. В мае начала она издаваться, а июле было уже более полутора тысяч подписчиков – число огромное, если принять в соображение малочисленность населения Галиции.

Сочувствие к „Зоре” возбуждалось как направлением ее, так и содержанием. Она оказалась верною народному знамени и проникнута была искренним участием к народу, усердно защищая его права, свободу и конституцию. Враги русинов косо смотрели на популярную газету, и действовали на нее и памфлетами, и доносами: говорили, главная рада своею „Зорею” возбуждает народ к разбоям и к резне.

Несмотря на все преследования, Галицкую Зорю признавали органом общественного мнения – „мнения соборного”, и народ любил ее как родную сестру, ибо она высказывала то, что скрыто в груди каждого русина. В Зоре постоянно заявляемы были желания и требования народа, и помещались советы, как надо действовать при новом порядке, вводимом конституциею, и каким образом устроить свою поземельную собственность, чтобы оградить ее от произвола богатих помещиков и властей. Сообщалось и много других сведений, необходимых в сельском быту: о сельском хозяйстве, о народной гигиене, и т.п. Селяне призывались к труду в подобных выражениях:

„Милые братья! уже нет панщины, и мы можем работать на себя, можем быть счастливыми, если сами захотим своего счастья. Но для этого надо делать не так, как до сих пор: надо трудиться и трудиться, работать и работать. Может, питух Василь скажет: зачем трудиться, лучше пойти в корчму; Иван скажет: не хочу работать, лучше перевернувшись полежать, а Дмитро скажет: я буду робити так, як мой тато та дедо робили. О, не говорите этого, милые братья! пьянство доведет до нужды и стыда, от лености впадают в бедность, а если будем работать так, как наши отцы и деды, то также, как они, ничего не будем иметь; другие станут издеваться над нами, над нашими лохмотьями, вместо одежды и над лучинами вместо светильников…”

Постоянно защищая интересы народа, главная рада издавала предупреждения всякий раз, как только грозила селянам какая бы то ни было опасность. Когда разнесся слух, что некоторые из них хотят продать свои усадьбы, рада убеждает их не делать этого, и во что бы то ни стало удержать землю в своем владении:

„Те, которые продают землю, пусть подумают, что их ожидает; а их ожидает вот что: пока будут силы, должны будут служить другим, и из чужих рук, как милость получать кусок хлеба, и под старость или, не дай бог, болезни, впадут в нищету, будут валяться под чужими заборами, мучимые поздним раскаянием, сожалением и упреками себе в безрассудном поступке. Если бы кто из вас при всем своем трудолюбии, не мог по какому-либо несчастью сам обработать свою землю и вынужден был ее продать, то пусть громада возьмет несчастного под свою защиту и не допустит его до беды”.

Ненависть к панщине, как к самому страшному злу, тяготевшему над массами, рада и ее орган – „Зоря” вполне разделяли с народом, приветствовавшим добрую вестницу словами:

Ой ти, Зорю Галицкая! яка же сь нам ясна!

Такесь красно засвітила, аж панщина згасла…

В другом стихотворении рассказывается о побеге панщины; зозуля видела, как свобода загнала панщину в леса и дебри; паны пустились в погоню, и упрашивают панщину вернуться: не знали мы, говорят паны, что так тяжело добывать хлеб трудом, теперь не на что нам ходить в кофейни, нечего проигрывать.

Прилетіла зозуленька, та й стала ковати,

Ой щось я вам, добрі люди, маю повідати:

Як вже гаї зеленіли, я до вас вертала,

Сіла-м собі в темном лісі, трохим спочивала,

Аж ту разом щось здудніло, я ся споглянула,

Якесь диво обачила, ажем ся забула:

А то панщину свобода перед собов гнала,

Загнала ю в ліси, в дебри, щоби там пропала,

А за нею женуть пани, взяли ю просити:

Вертай, вертай назад до нас, нема з-одна жити.

Панщина їм одповіла: що ж я тому винна?

Самисьте мя одправили, я вам була вірна.

Не в той способ ми з тобою хотіли ся розстати:

Ми судили, що тя колись знов будем вітати.

Ми не вмієм молотити, наші жінки жати,

Ми не знали, що так тяжко на хліб працювати;

До кав’ярні нема з чим йти, та в чортика грати,

Бо в кишені всюди пусто, одкиж чого взяти?

З арендаря вже не можна більше витягати,

Бо вже на борг хлоп не хоче горілоньки грати.

Торжествуя бегство неволи, русины не знали, что скоро придется оплакивать изгнание свободы, подобно тому, как один из вождей чешской народной партии представил, сквозь смех и слезы, поражение чешской конституции [3].

Призваный к новой жизни, русинский народ силою обстоятельств приходит в неизбежное столкновение с двумя враждебными началами; он поставлен был между двух огней: с одной стороны была Австрия с ее кратковременной конституцией, с другой – Польша, с ее вечною ненавистью к малороссам. Всякий, кто вникнет в сущность дела, убедится, что поведение русинов в отношении к Австрии и к Польше обнаруживает в русинах верное понимание своего положения, здравый смысл, твердость убеждений и истинную любовь к родине и свободе. Доказать это тем легче, что русины не скрывали взводимых на них обвинений, а делали их известными всему народу, объясняя вместе с тем свой настоящий образ мыслей и действий. Главные обвинения, направленные против русинов, состояли в том, что будто бы русины – держат сторону Австрии; враждебно относятся к полякам; служат орудием клерикальной партии; излишне дорожат своим языком, избирая его средством для неверных целей. Разберем эти обвинения sine ira et studio.

Застигнутые событиями тысяча восемьсот сорок восьмого года, русины, подобно некоторым другим народам, не желали немедленного распадения Австрии, изменившей свои отношения к подвластным ей народностям. Причины, по которым русины считали полезным существование Австрии во время их переходного состояния от неволи к свободной гражданской жизни, были следующие. При всем стремлении к самобытности и свободе, русины очень хорошо понимали, что по своей малочисленности, они не могут образовать самостоятельного государства. Чувство народности влекло их к кровным братьям, но слиться с ними в одно политическое целое не было никакой возможности, при тогдашних отношениях двух держав, в состав которых вошли восточные и западные малоруссы.

Оставалось единственное средство – выбор между Австриею и Польшею. Они выбрали Австрию, потому что она представляла больше гарантий для их народности, чем Польша. Объявив конституцию, Австрия признала равные права всех народностей, и не препятствовала народным собраниям, сходкам, обществам, радам. Поляки с первого же дня конституции заявили себя против русинской народности, отрицала ее совершенно, и всячески старалась противодействовать русинам, расстраивая сходки, оскорбляя народных представителей, и т.п.

Защищая Австрию, русины не только не являлись ретроградами, как хотели представить их недоброжелатели, а напротив, показали полное сочувствие к свободным учреждениям, полагавшим конец произволу и насилиям. В ту пору Австрия действовала, по по отношению к русинам, бесспорно либеральнее, нежели поляки. Она дала русинам конституцию, указала путь к самоуправлению, и признала неприкосновенными основы их народности, их веру и язык. Поляки, требуя восстановления Польши в ее древних пределах, желали уничтожения независимой Руси, замены русинского языка польским, и показали себя открытыми врагами народной религии.

Вооружась против Австрии, поляки прибегали к ее же оружию, только с меньшей осмотрительностью: они ссылались на право завладенья, трактаты, католичество и тому подобные доказательства, уступившие в наше время более сильному двигателю – народности. Даже во враждебных отношениях к русинам, немцы оказались состоятельнее поляков. Попытки онемечить, направленные не на русинов исключительно, не были следствием мелочной, но чрезвычайно опасной личной вражды; предлагая вместо русинской народности германскую с ее богатою цивилизацией, немцы предлагали купить, хотя страшною ценою, но все-таки великое умственное сокровище.

Замена же малорусской народности польскою не была бы даже „восхождением от народного момента к общечеловеческому”, как называли немцы германизацию, а просто переходом от скромного сельского быта к блестящей обстановке с неопределенным содержанием и с неизбежною панщиною: для малоросса, Польша и панщина – два нераздельных представления. Несмотря на все свои посягательства Австрия в некоторых случаях признавала русинов народом самостоятельным, т.е. отдельным от польского, и старалась поднять их народность, между тем как поляки постоянно отрицали, вопреки действительности, самое существование русинского народа, и пытались убить в нем народную жизненную силу.

Таким образом, уже одно благоразумие требовало – из двух недоброжелателей выбрать того, который хотя бы изредка становится другом, и во время вражды действует осторожно, ге увлекаясь личным пристрастием, – а не того, который враждует беспрерывно и увлекается призраками. Русины, впрочем, не вполне доверяли Австрии: слепое доверие вовсе не в их характере, от природы основательном и рассудительном; не обольщая себя розовыми надеждами, они видели печальную необходимость поддержать ненадежного союзника. О будущем они судили по настоящему и прошедшему. В настоящем, Австрия предлагала, хотя неизвестно надолго ли, свободу, равноправность и конституцию, а Польша – рабство и политическое самоубийство; в прошедшем, Австрия представляла только одно светлое воспоминание, Польша – ни единого. Здравый смысл – из двух зол выбрать лучшее.

Отношения русинов к конституционной Австрии начались подачею адреса, в котором русины просили правительство о том:

1) Чтобы во всех народных училищах тех округов Галиции, в которых все население или большая его часть состоит из русинов, преподавание происходило на русинском языке.

2) Чтобы на русинском языке преподавали и в высших училищах, находящихся в местах, населенных русинами.

3) Чтобы все распоряжения, касающиеся края, указы правительства и определения местных властей объявлялись на русинском языке, так как теперешний способ объявления, на немецком или польском языке, не достигает своей цели, потому что народ не понимает этих языков.

4) Чтобы места чиновников в русинской Галиции занимаемы были лицами, знающими русинский язык.

5) Чтобы воспитание русинского духовенства давало ему возможность действовать на народ родным ему словом.

6) Чтобы уравнение духовенства всех трех обрядов: православного, католического и армянского, во всех правах и преимуществах, было не только на словах, но и на деле.

7) Чтобы русинам были действительно доступны все гражданские права, а равно и все городские и сельские должности.

В заключение говорится, что русины обращаются к своему королю, как дети к отцу, в полной уверенности, что он исполнит их требования, вполне сообразные с духом времени [4].

Враги русинов, не обращая внимания на содержание адреса, нападали на форму, и в невинной фразе (приведенной нами в подлиннике) видели дух рабства, поддержку абсолютизма и другие небывалые ужасы. Но в нескольких словах адреса, как, напр., чтобы уравнение прав было не только на словах, но и на деле, сказано более, нежели в иных широковещательных объявлениях, и адрес произвел свое впечатление там, где оно было нужно. Правительство исполнило требования русинов. На третий, четвертый и седьмой пункты оно отвечало, что выраженные в них желания уже получили силу закона уставным патентом. На первый и второй пункты постановило, чтобы в тех местах, где все население или большинство его – русины, преподавали в училищах на русинском языке, кафедры которого открыты в высших училищах, чтобы дать средства молодежи узнать отечественный язык. По пятому пункту определено обратить особенное внимание епископов на этот предмет, и в семинариях сделать русинский язык обязательным для каждого; а по шестому пункту объявлено полное уравнение прав всех трех исповеданий.

Ответ правительства положил начало добрым отношениям между ним и народом. Признание свободы совести, равенство гражданских прав и возможность внутреннего устройства, сообразного с потребностями народа, им самим заявленными, приняты были с глубоким и единодушным сочувствием. русины протянули руку не деспотической Австрии, а конституционной, признавшей личную и народную равноправность. Абсолютизм не в духе русинского народа, представители которого с особенным сочувствием говорят о той поре, когда сильна была демократическая основа его быта, когда все дела обсуждались народом, и выборные от всех сословий совещались о благе страны, нередко призывая самого князя на суд народа [5].

Чем сильнее у русинов ненависть к необузданному произволу, тем усерднее защищали они данную им конституцию. Преданность свою конституции, а отнюдь не абсолютизму, они выразили самым положительным образом. Новый порядок защищали потому, что им уничтожена панщина; в школах и судах слышится родное слово; введен гласный суд присяжных; все жители края стали равны перед законом, и т.д. [6]

Либеральные идеи нашего времени – писали русины – требуют, чтобы разнообразные интересы приведены были к единству, основанному на равенстве. Не достаточна личная равноправность каждого гражданина перед лицом закона; необходимо и равенство прав всех народов, живущих в Галиции. Мы твердо решились отстаивать все права, данные нам конституцией, и дружно противодействовать всякому покушению уничтожить или ослабить эти права.

Решившись действовать по строго обдуманному плану, русины открыто и смело заявили свой образ мыслей.

Мы не желаем – говорили они – отделения от Австрии и соединения с Польшею, ибо чувствуем, что под польским владычеством не можем быть счастливы: мы дознались этого опытом многих веков, и готовы были забыть давнюю кривду, но настоящее поведение Поляков растравило глубокую язву. Если поляки теперь, когда засветил им только слабый луч надежды, так поступают с нами, то что ожидало бы нас, если бы они добились полной самостоятельности и полной власти над нами! И темпераменты, и духовные особенности отдаляют русинов от поляков, и, если бы, вопреки природе, соединить их в одно политическое тело, оно неминуемо должно было бы распасться, как распались Нидерланды после 1830 года: между поляками и русинами произошло бы такое же столкновение, как между голландцами и бельгийцами.

Русины, раз освобожденные, не пойдут ни в какую неволю; народ требует теперь покоя, чтобы излечиться от нанесенных ран и тяжелой немочи; он желает остаться при Австрии тем более, что при теперешней конституционной свободе надеется жить счастливее, чем жил доселе. Мы должны держаться Австрии еще и потому, сто возвращения под польскую власть боимся как величайшего народного бедствия. Как соседи и в последствии подданные Польши, мы вблизи присмотрелись к образу действий поляков, и вполне убедились, как неверно понимают они свободу. Они хотят быть свободными исключительно, и притом так, чтобы им вольно было угнетать свой собственный народ, и, при слабом правительстве, сделаться неограниченными сатрапами над селами и деревнями.

Мы же, русины, – мирный, тихий, земледельческий народ, живем трудами рук своих, и у нас совсем иное понятие о свободе. Нас упрекают в том, что мы еще не созрели: мы так долго были рабами, что, быть может, не успели еще созреть, да и не желаем достигнуть зрелости, чтобы не отведать хваленой польской свободы. Если же мы созрели, то приносим полякам полную благодарность за их неотвязчивую, своекорыстную опеку. Нам дорога свобода; но никакие заманчивые обещания не обманут нас, наученных долгим историческим опытом и печальною современною действительностью. Свидетельствуем Богом, что мы искренно любим свое отечество; но именно потому, что мы его искренно любим, мы не можем предать его на жертву анархии.

Поляки представили довольно доказательств, что они храбро дерутся, и умеют рыцарски поступать с неприятелем; но они ничем не доказали, что в них есть сила самообладания и умение мудро и прочно устроить свои внутренние дела. Все это заставляет нас держаться конституционной Австрии, в надежде, что посредством этого союза мы достигнем того благосостояния, которое возможно только в обществе, основанном на либеральных началах.

Действуя таким образом, русины доверяли не искренности Австрии, а силе обстоятельств, полагая, что она удержит Австрию, для ее собственной выгоды на конституционном пути. До объявления конституции, русины много раз высказывались против Австрии, но австрийское равнодушие казалось им менее опасным, нежели польский фанатизм, как можно заключить из следующих слов:

„Под владычеством Австрии (с 1772 г.) улучшился материальный быт, но о возвышении русинской народности не заботились. Поляки же не переставали стараться об ее уничтожении, желая вознаградить потерю самостоятельности расширением своей народности за счет русинов, Австрийское правительство, по-видимому, стремилось слить обе народности в одну, и во всех своих рапоряжениях, преимущественно в последнее время, имело в виду только Поляков, польский язык и католическую веру – быть может потому, что у русинов не было дворянства, не было представителей, и притом же Австрия недовольна была их расположением к России… В минуту опасностии Австрия резко отличала нас от поляков, но беда проходила – и снова забывали о нас как об отдельном народе.”

Единственное исключение составляет время Иосифа 2-го. Славяне вообще недружелюбно смотрят на деятельность Иосифа 2-го, усматривая в ней цель онемечить славян. Что же касается русинов, то меры Иосифа привели к другим результатам. Первою заботою его было облегчить участь крестьян, подавленных невыносимым гнетом [7]. Новое правительство заботилось об улучшении крестьянского быта, изменило условия панщины к выгоде крестьян, и поставило преграды необузданным доселе посягательствам рабовладельцев.

Сознавая, что необходимым проводником образованности должен быть народный язык, Иосиф предписал духовенству как главнейшему двигателю образования в Галиции, преподавать и проповедовать на родном языке. На русинском же языке читались читались богословские и философские предметы в университетах, и происходили практические упражнения и беседы воспитанников в семинариях. Королевским декретом 30 июля 1783 года учреждена семинария во Львове с целью служить рассадником образования в русинском народе. Сверх того, приняты были многие полезные меры для развития промышленности и торговли и т.д. Все это произвело на русинов самое отрадное впечатление.

Память добра долго хранится в народе, неизбалованном судьбою, и поведение русинов во время войны Наполеона с Австриею показало, что они умеют быть признательными даже более, чем заслуживали их мнимые благодетели. Первые времена австрийского владычества много выигрывали в сравнении с мрачным царством польских панов, когда народ разоряли налогами, священников выгоняли на панщину, церкви отдавались в аренду жидам, высшие учебные заведения были недоступны русинам и т.п.

Под польским владычеством русины лишены были самых необходимых гражданских прав. В больших городах не имели права заниматься ремеслами и торговлею, и когда, в 1575 году львовские купцы хотели продать свои товары, то лавки их были разломаны, а сами они заключены в темницу и обложены денежною пенею. Они жаловались правительству на насилие местных властей, правительство медлило с решением, процесс тянулся бесконечно, и разорил искавших правосудия. В 1704 году Львовом овладели шведы, и наложили на жителей контрибуцию, упавшую всею своєю тяжестью на русинское население города. Впоследствии Карл 12 облегчил дань, но поляки требовали от русинов прежнего взноса, говоря при этом, что лучше было бы сжечь русинские церкви, и на месте их поселить евреев. Составлен был целый проект, ведущий к тому, чтобы уничтожить русинскую народность и стереть русинов с лица земли. Проект составлен был, вероятно, при Сигизмунде 3 (1587 – 1632), но сделался известным только в 1717 году.

Целость и безопасность государства – говорит польский патриот – основывается на взаимной любви граждан, которая утверждается преимущественно единством религии. Поэтому, прямая обязанность как государственных чинов, так и всякого поляка преследовать православных Малороссов и стараться подавить их всеми способами: презрением, оскорблением, угнетением и средствами еще сильнейшими. Для блага своего отечества блюститель польских интересов предлагает или ополячить Малороссов, или истребить, рекомендуя следующие меры:

1) Малороссов не допускать ни к каким должностям, особенно же таким, на которых они могут приобрести друзей, заслужить общее уважение и принести честь своему народу. В обществе поляки должны явным образом показывать, что они гнушаются малороссами, и в присутствии их порицать их веру, и т.п. Тогда, наверное, можно сказать, что каждый малоросс скорее решится отказаться от своей веры и народности, нежели всю жизнь подвергаться подобным оскорблениям.

2) Граждане, имеющие значительное состояние, не должны давать у себя малороссам таких мест, на которых они могли бы получить некоторое образование. Посредством этого они впадут в крайнее невежество и нищету, и будут прозябать в самом жалком состоянии.

3) Так как в городах живет много достаточных малороссов, то и их надо привести к нищете и невежеству, чтобы они не могли помогать своим соотечественникам ни деньгами, ни советом. Для этого надо в самых многолюдных местах городов поселить евреев, которые своею ловкостью отобьют все доходы у малороссов, и принудят их селиться в предместья, а затем им не избежать и панщины.

4) Главное препятствие к выполнению проекта представляют православные епископы и священники, но на первых надо действовать лестью и обещаниями выгод, а на вторых угрозами и насилием, чтобы убит в них всякое стремление к деятельности. В епископы следует выбирать лица, находящиеся в родстве с католиками, ибо часть состояния они при своей жизни раздарят католической родне, а часть унаследуют, по смерти их, не малороссы, а поляки.

5) Надо всячески стараться, чтобы священнические места занимаемы были людьми людьми неженатыми: если не будет женатых попов, не будет и поповичей, и за отсутствием их придется обратиться к крестьянским детям, а так как они – страшные невежды, то вместо православних священников будут назначаемы католические.

6) Всего упорнее те из простого народа, которые знают грамоту: они имеют большое влияние на народ. Чтобы помочь беде, надо сломить упорство в самом корне, а это сделать очень легко. Стоит только закрыть находящиеся при церквах школы для крестьянских детей, и настрого приказать экономам и управляющим, чтобы дети крестьян не смели брать книги в руки, и знали только соху, лопату и заступ.

7) Подобные меры могут произвести восстание в Малороссии. В таком случае необходимо малороссов истребить поголовно; если же польская армия не в состоянии будет этого исполнить, то отдать их в вечное рабство татарам, и т.п. [8]

Приведенный проект говорит сам за себя. Русины вынуждены были указать на подобные факты, потому что противная сторона ссылалась на исторические данные, искажая их по требованию памфлета. Вообще, приводя исторические свидетельства, русины поступали с большою осторожностью и тактом, чтобы не раздувать вражды, для которой столько пищи было, к сожалению, и в настоящем. Их глубоко оскорбляли несправедливые укоры и клеветы, от которых не спасали их ни их жестокая доля, ни прямой, вполне либеральный и в высшей степени честный образ действий.

Развитие русинской народности, под охраною конституции, называли реакцией. требовали, чтобы русины помогли полякам отделиться от Австрии, и, отрекшись от своей народности, отдали себя в неволю. русинов, носивших на шляпах эмблему своей народности, – золотого льва и желто-голубую кокарду, оскорбляли публично. Кричали: „свобода, братство” и преследовали насмешками и злобою вождей русинского движения. Посягали даже на главнейший залог гражданской свободы – народную раду, являлись на сходки, чтобы помешать образованию рад, и заставить русинов подчиниться чужой народности. Тяжко заболело русинское сердце, когда, в первый же день конституционной жизни, Поляки, всюду толковавшие о братстве, с русинами поступили вовсе не по-братски, и не допустили упомянуть в адресе ни о русинском языке, ни о русинской народности, и публично стали кричать: „прочь, русины!”

Чтобы парализовать Русинскую раду, Поляки устроили раду польско-русскую из ополяченых русинов, порвавших все связи с народом. В первом собрании читали адрес русинов, и утверждали, что Русинская рада не есть голос всего народа, а только касты духовных и бюрократов, как видно из того, что в адресе говорится о благих действиях австрийского правительства, о которых никто не знает, и конец адреса дышит рабством, недостойным свободного народа. Отражая несправедливый укор, русины обращаются к своим отпавшим братьям с такою речью:

„Вы признаете себя нашими братьями и защитниками нашей народности; но, скажите, приходила ли вам на сердце мысль о русинской земле, задумывались ли вы над долею народа, которая срослась с душою русина, смешалась с его кровью? Вздохнули ль вы хотя бы половиною груди над бедною, темною, горькою долею народа? Наш адрес не грозит бурями и кровопролитием, да и зачем лить кровь, когда мирным путем можно вернее достигнуть цели? Мы не скрывали, что под австрийскою державою было много кривды; самая подача адреса и заявление о необходимости нового порядка вещей показывает, что мы недовольны прежним австрийским. Но спросите ваших собственных отцов и дедов: они вам скажут, что что австрийское иго (при Иосифе 2) казалось чуть ли не раем в сравнении с польским…”

Польская, польско-русинская и русинская партии были представлены аллегорически в басне: волк, лисица и баран. Волк передушил много овец, Небо его покарало: отняло у него силу, и его заковали в железо. В одно утро ему облегчили неволю, и он переменил обращение с бараном, даже называл его братом. Лиса, подученная волком, надела овечью шкуру и говорит барану: я твоего рода, будем действовать вместе. Но баран, хоть с виду и простоват, сразу понял в чем дело, и посмеялся волчьей и лисьей хитрости [9].

Цель настоящей Русинской рады указана в воззвании. Представители русинов сочли нужным объяснить ее подробнее, тем более, что что некоторые старались унизить святое дело, выдумывая злые и несправедливые цели: распускали слухи, что русины выступают по наущению чиновников, и тем производят раздвоение между народами, живущими в Галиции.

Доселе мы не имели свободы, – возражали русины – и от того упала народность наша, обеднел народ наш, и люди сильные оставили бедный кров своей матери, и предпочли ему чужие дома за их лучшее убранство. Но как весною все изменяется, и казавшееся мертвым воскресает к новой жизни, – так с конституцией должно миновать наше омертвение, и народ, согретый солнцем свободы, восстал сам, движимый собственною жизненною силою, и не нуждаясь для своего движения в постороннем содействии.

Что русины действовали в духе народа, доказывается и тем, что воля народа и действия его представителей заявляемы были в радах, и что во главе движения стояли люди, выбранные народом, глубоко ему сочувствующие и знающие его быт, нужды, образ мыслей и характер. Народ по-своему радовался конституции, и недоброжелательно смотрел на противодействие новому порядку вещей. Он считал врагами своими тех, которые вмешивались в его дела, и умышленно сообщали ему неверные известия, чтобы в мутной воде ловить рыбу. Люди образованные старались помирить две народности, и доказывали народу, что

„между русинами также найдутся такие, которые готовы разглашать неправду; хотя между поляками некоторые и показали себя дурно, но тот сильно ошибется и поступит несправедливо, кто по немногим сделает заключение о целом народе; большая часть поляков – люди хорошие и правдолюбивые” и т.д.

Но у народа своя логика. О действиях поляков судил он по таким случаям, когда видел их вблизи и говорил с ним о новых порядках. Весьма невыгодно подействовало на народ следующее обстоятельство. Когда надо было выбирать депутатов на венский сейм, явились в села польские агенты, и стали отговаривать от выборов. Одни говорили: все то брехня, что вам читали комиссар и поп в церкви, не выбирайте, потому что всякого, кто попробует поехать в Вену, будут там без милосердия бить, и уж он наверно назад не вернется. Другие говорили: не идите на выборы, добрые люди, и других отговаривайте, потому что в Вене собирают подписи на панщину.

Страх панщины так подействовал на народ, что в некоторых околицах выборы не состоялись, а вследствие этого поехало на сейм большинство Поляков. Народ не мог простить такого лукавства, и отомстил за него пословицей. Не нравилось народу и то, что на сходках и в домах стали появляться переметчики; в представлении его не вязались „свобода, братство, правда” с появлением тайной полиции, которая „з патріотизму більше бреше, ніж давніша за гроші брехала”.

Слух о конституции распространялся повсюду в Галиции, жители в городах и селах о важной новости, но в этих толках иногда слышалось недоуменье, все ли пойдет по-новому, и что за диковина такая эта конституция. Как только объяснялась сущность ее применительно к понятиям селян, здравый смысл народа сознавал, что это великое добро. Одно только не вдруг было понято большинством, именно то, отчего общую радость разделяют поляки? Значит – думали крестьяне – конституция что-то такое, что выгодно полякам, а что хорошо для поляков, то дурно для нашего брата: народ понимал свободу не иначе, как в смысле освобождения от ляхов, т.е. от панщины. Писатели и духовные старались просветить народ в этом отношении, и расположить его к полякам, свободным от панских притязаний. Народные толки по поводу неожиданной новизны представлены в „розмові про конституцію” между Василем, Андреем, старшим братом Григорием и священником:

Василь: У всех на шляпах цветы: что это значит, что из этого выйдет?

Андрей: Не знаешь, так я тебе скажу: ляхи будут нами орать, будут нас вешать, как наших дедов и прадедов.

Григорий: Толкуешь ты так и сяк. Не штука слепить дурную небылицу, но надо знать правду. Вот я был в городе, и мне много кой-чего порассказали: и что есть есть какая-то конституция, и что есть вольность, и много другого говорили, да голова моя старая не берет: они ли не умели мне растолковать, я ли не сумел их понять, только и сам не знаю, сто и сказать вам.

На эти слова входит пан-отец, и объясняет дело доступным сравнением.

Священник: Помнишь ли, Григорий, как пять лет тому назад я освящал у тебя дом. Отчего у тебя тогда не родил сад и засохли деревья? Оттого, что застарел; но что же в нем состарилось? ведь были и молодые деревья, а не цвели? Лад, порядок в нем состарился: одно другое глушило, одно другому не давало расти, а ведь каждое дерево хочет свободы и солнышка. А как пересадили сад, выкопали негодное, выбросили каменья, обчистили деревья, все зазеленело и пошло вверх. Вот, как в твоем саду, так теперь между людьми заводится новый лад. Старый лад, по которому люди жили и рядились, теперь состарился. Нет на свете мудреца, который бы дал закон, годный на все времена. То же случилось и с нами. Чувствовали люди, что старый порядок теснит и глушит их, терпели долго, наконец стали просить нового порядка, с тем, чтобы не ставить никаких законов без народной рады и совещаться с народом обо всем, что ему нужно и чего не нужно.

Василь: А для чего же это?

Григорий: Ты еще молод, не знаешь, как чему следует быть на свете. Если бы моя грушенька могла говорить, то и узнали бы, что корень у нее подточен: каждый про себя лучше всех других знает, что ему нужно.

Священник: Так, так, мой Григорий! Люди – как дети у отца: пока маленькие, надо самому за ними смотреть, а как наберутся ума, надо с ними советоваться.

Василь: Да разве прежде люди были маленькие?

Священник: Люди были как и всегда, и маленькие, и большие, да не имели того разуму, что теперь, а нынче чуть не у каждого в голове просветлело; оттого и власти будут совещаться с народом, и чего люди не захотят, того им никто не может навязать. Такой порядок называется конституциею, и теперь уже не сам царь, а царь вместе с народом будет управлять нашим краем. Оттого и радость такая, как на Светлое Воскресение, оттого-то и цветы у всех на шляпах, а где цветы на дереве, там надеемся и плодов…

Проводя подобные мысли, духовенство честно исполняло обязанность свою перед народом. Вообще, положение русинского духовенства таково, что оно не только составляет отдельного лагеря, который можно было бы назвать клерикальною партиею, а само стремится к тому, чтобы действовать заодно с народом, дело которого признает святым и правым. Оно смотрит на селян, как на своих братьев, вытерпевших с ним тяжелые беды и несчастья. В свою очередь, и народ сохраняет добрые отношения со своими пастырями – и потому, что они самые сведущие люди в крае, и потому, что они всегда в ладу с народом, и потому, наконец, что на них особенно направлено постоянное преследование со стороны врагов. Сам Костюшко признавал это, и в прокламации своей, обращаясь к русинскому духовенству, говорил:

„ваша судьба, самая жизнь ваша вечно вечно подавляема была несправедливым гнетом, и положение ваше до сих пор самое ужасное; свободные и независимые поляки облегчат вашу тяжелую участь” [10].

Связь духовенства с народом не имеет поддержки в фанатизме, чуждом русинскому народу, у которого любовь к родине несравненно сильнее клерикальных пристрастий. В этом отношении, как и в некоторых других, русины сближаются с чехами. Если и возникают иногда столкновения с католиками, то это происходит или оттого, что необходимо отразить попытки насильно ввести католичество, а с ним и чужую народность, или же в том случае, когда противная сторона впадает в мистицизм. Большею же частью русины не вдаются в полемику, а спокойно предоставляют на суд всех и каждого подобные возгласы своих противников:

„Поляки призваны докончить дело Христово; жертвою христианства был Христос, а жертвою совершения христианства – Христос-народ (т.е. поляки). Христос-народ скоро сядет судить живых и мертвых, и все станут перед страшным судом его, и горе тогда королям, французам, немцам, москалям, а горше того, в сто раз горше, его ближайшим родичам (т.е. русинам), которые не хотят признать божественного призвания Польши, и производят раздвоение между братьями”.

Так как в русинском народе нет фанатизма, то отношения его к духовенству определяются большею или меньшею преданностью духовных лиц народному делу. Некоторые доказали преданность свою в самых трудных обстоятельствах, и за то подверглись нареканию от врагов русинского движения. Хотите ли знать, – пишет один сельский житель – отчего распускают дурные слухи о владыке, председателе рады, и о русинских священниках? Оттого, что владыка наш и священники крепко стали за народ, и с твердостью, во всеуслышание, сказали: „мы – русины, и хотим остаться русинами!”

В двусмысленное отношение к народу поставлены некоторые из высших духовных лиц. Положение их весьма затруднительно. С одной стороны, австрийское правительство старается сделать их орудиями для своих целей, с другой – неутомимо действует римская пропаганда. Униатским епископам предоставляются различные преимущества, смотря по степени покорности католическим властям. Желание получить выгоды кардинальского сана заставляют честолюбивых епископов входить в разные сделки с римским двором, и даже раздавать пастве своей индульгенции. Удивительный анахронизм – раздача индульгенций, против которой восставали уже в пятнадцатом столетии, происходит в Галиции во второй половине девятнадцатого века.

По верному исчислению, – сказано в напечатанной во Львове в 1859 году индульгенции, – на всем земном шаре умирает каждые сутки восемьдесят тысяч человек. Об умирающих в течение двадцати четырех часов должно три раза в день читать следующую молитву:

„О всеблагой Исусе, любитель душ! молю Тя, через конание сердца Твоего и через болезнь Матери Твоея непорочныя, омый в крови Твоей грешников всего мира, теперь в конании зостающих и ныне еще умереть имеющих. Сердце Исусово конающее, помилуй конающих! аминь”.

За каждого „отношение набожное” этой молитвы, папа Пій IX дал сто дней отпуста, а кроме того, раз в месяц полный отпуст для тех, которые читали ее три раза в день в продолжение целого месяца. Все эти отпусты можно также жертвовать за души, страждущие в чистилище. Затем помещены „воздыхания с отпустами”:

„О Иисусе мой, милосердие подай!” сто дней отпуста, Пий IX, 1846.

„Благословенно да будет непорочное зачатие Пресвятыя Девы Богородицы” – сто дней отпуста, Пий VI, 1793.

„О госпоже моя, о мати моя, помяни мя, сохрани мя и соблюди мя, яко твой есмь аз” – сорок дней отпуста, Пий IX, 1851.

Последнее обвинение, возводимое на русинов, состоит в том, что они чересчур любят свой язык, и делают его орудием для дурных целей. Мнение, что родной язык надо любить, но только не очень, до того наивно, что его нельзя даже опровергать. Для уяснения другого упрека, надо заметить, что дурными целями австрийские бюрократы называют то обстоятельство, что русины видят в языке вернейший залог спасения своей народности, и в заботах своих о нем также стремятся быть независимыми от австрийской опеки, как и в других проявлениях своей деятельности.

Обработка отечественного языка составляет предмет больших усилий, дум и соображений русинских писателей; преданные одному делу, они расходятся в средствах для достижения их общей цели: одни исключительно держатся народного языка, областных говоров, другие считают необходимым обращаться к языку церковнославянскому, как неизбежному элементу при образовании литературного языка всех юго-восточных славян.

Последнее направление обнаруживается преимущественно в тех сочинениях, которые имеют ввиду читателей образованных, знающих и народный язык, и старославянский, или „старорусский”, как называют его русины. Большинство образованных русинов – как утверждает „Галицкая Зоря” – держатся того мнения, что самый естественный путь для развития русинского языка – тот же, что и для русского литературного, т.е. чтобы „простонародное наречие дополнялось непрестанно словами нашего старорусского языка”. Исходя из этой точки зрения, писатели все более и более сближали книжный русинский язык с русским литературным.

Сближение русинского языка с русским показалось австрийскому правительству очень опасным в политическом отношении – и вот ряд репрессивных мер против литературного направления. Стремление сблизить русинский язык со старославянским и русским стали называть опасною мечтою горячих умов, непрактическою затеею молодого поколения и т.п. Чем более вооружались против безвредного стремления, тем более оно приобетало популярности. Известно, что самый невинный и даже самый достойный предмет может упасть в общем мнении, если сильные мира сего возьмут его под свою опеку, вместо того, чтобы предоставить свободному выбору каждого. Казалось бы, что направление, защищавшее народный язык, его чистоту и неприкосновенность, должно непременно взять верх над всяким другим; но на деле вышло иначе.

Главнейшая причина такого явления заключается в том, что австрийские власти приняли под свое покровительство все книги и издания на так называемом чисто-народном языке, и поощряли авторов, упавших в общественном мнении уже потому, что деятельность их получила официально-австрийский оттенок [11]. Различие в языке зависит не только от характера сочинений, но и от места их появления. В книге, изданной в Галиции, часто поражает пестрота языка, смесь областных говоров с полонизмами; в книге же вышедшей в Венгрии, язык гораздо чище и очень близок к русскому. Тот же самый акт, обнародованный на немецком языке, передается в угнетенном Львове иначе, нежели в более свободном Офене. Вот одно из доказательств:

Все приведенные нами факты показывают, что обвинения, которым подвергались и отчасти подвергаются русины, не имеют твердого основания, и происходят в сущности оттого, что русины не хотели и не хотят умереть заживо. События 1848 года дали русинам возможность высказаться ясно и определенно; народ получил право голоса; требования, заявленные ими в 1848 году были голосом свободного народа, – лучшего судьи в делах, касающихся его политического и общественного устройства. Основываясь на несомненном свидетельстве самого народа и его представителей, можно и должно вывести такое заключение о действиях русинов в 1848 году, определяющем деятельность их и на будущее время.

Во взгляде на происходящие события и в отношениях к общественным деятелям русины оставались верны демократической основе своего быта и демократическому закалу своих убеждений. Руководствуясь им, они не сочувствовали стремлениям польской партии, потому что видели в ней аристократическое начало, проявлявшееся то в панщине, то в презрении других народностей. На том же основании они неблагоприятно смотрели на венгров, державших себя гордо в отношении к своим меньшим братьям – оторванным частям славянских племен, рассеянным по венгерской земле. Взгляд русинов выразился в следующих словах:

„Кажется, гордым мадьярам придется признать одинаковые права всех народностей, и шляхетская мадьярщина расплывется в австрийской монархии.”

Этими словами объясняется, между прочим, почему русины защищали конституционную Австрию: они представляли ее себе чем-то безличным, отвлеченным, подводящим под один уровень все народности, и тем самым ограждающей право каждой из них на самостоятельное существование. Впоследствии венгры изменили свой образ действий, признали права каждой народности, и те же самые славяне, которые в 1848 году были заклятыми врагами венгров, сделались их лучшими друзьями во время итальянской войны и венгерского движения. Пример венгров в высшей степени важен для всех угнетаемых народов, подверженных одинаковой участи, и вступающих в бой для освобождения себя от гнета их общего врага. Можно положительно сказать, что всякий народ, в каких бы враждебных отношениях ни был он с русинами, найдет в них искреннее братское сочувствие и поддержку, если только так же искренне признает права русинской народности.

Требуя прав себе, русины свято дорожили правами других. Девизом их было: „признавай за другими ту же свободу, которой добиваешься для себя.” В споре с польскою партией слышались разные тона, от спокойного до восторженного и страстного; но весь спор относился отнюдь не ко всему польскому народу, а только к одной партии, и именно потому, что она не была голосом народа. русины утверждали, что польская партия не может называться народной, потому что народ не признает ее даже в тех округах, которые заселены исключительно поляками. Что касается не партии, а собственно народа, то русины обращались к нему с сочувствием, помня, что он вместе с ними терпел от панов, и не питал враждебных чувств, руководивших партиями.

В первом воззвании свободных русинов говорится о необходимости жить в единодушии, любви и согласии с польским народом. Вместе с тем русины признавали неприкосновенность прав отдельных лиц, их верований и убеждений. Мысль о равенстве всех и каждого перед законом постоянно проводилась и в отношениях с властями и в речах, обращенных к народу. В адресе своем, они признали равенство всех исповеданий – православного, католического, армянского: уже одно это обстоятельство удаляет всякую мысль о религиозной нетерпимости.

Самым святым для русинов делом, вызвавшим всю силу их духа, было спасение своей народности и свободы.

„Мы не пойдем ни в какую неволю” – говорили они в 1848 году, – „Народ наш не поддастся чужой власти; он имеет свои природные особенности, у него свои потребности и цели, которые никто не может знать так хорошо, как он сам.”

Русины требовали конституции, свободы совести и слова, равноправия лиц и народностей. Справедливо ли осуждать народ за то, что он, заявив подобные требования, энергически отстаивал права свои на самостоятельность и свободу? Такое осуждение несовместимо с цивилизациею девятнадцатого века, и недостойно политических и общественных убеждений, развившихся под влиянием событий последнего времени.

Примечания Я. Головацкого

1. Независимо от сведений, собранных от лиц, действовавших в 1848 году, мы пользовались следующими пособиями:

„Зоря Галицка” – газета, выходящая с 15 мая 1848 года.

Die ruthenische frage in Galizien, beleuchtet von einem Russinen. Lemberg. 1851.

Denkschrift der ruthenischen Nation in Galizien zur Aufklärung ihrer Verhältnisse, von der ruthenischen Hauptversammlung. Lemberg, den 31 Juli 1848.

Darstellung der gegenwärligen Zustände in Lalig von der ruthenischen Hauptversammlung. Lemberg, den 20 august 1848.

An die Russinen. Mit kurzen historisch-politischen und statislischen Notizen über die Russinen überhaupt und jene Galizien insbesondere. Von einem Russinen. Lemberg. 1848.

Gränzen zwischen der russinischen und polnischen Nation in Galizien, von D. Zubrzycki. Lemberg. 1849.

Słów kilka napisanych w obronie ruskiej narodowości. 1848. Lwów, и друг.

Многие исторические данные, приводимые русинами, подтверждаются писателями польскими. Ср. Dzieje Litwy i Rusi. – Betrachtungen über den politischen Zustand des ehemaligen Polens und über die geschichte seines volkes, von Ioachim Lelewel. 1845.

2. Вот подлинные слова “одозви до руського народу”, помещенной в первом листке Галицької Зорі:

“Тим-то чуством народності напоєні, і в том намеренії собралисьмо, ми русини, котрим добро і щастя народу на серці, і будемо делать в способ наступний:

а) Первим завданням нашим буде заховати віру і поставити на ровни обрядок наш і права церкви і священников наших с правами других обрядков.

б) Розвивати і возносити народність нашу во всіх її частях ї вдосконаленням язика нашого, запровадженням його в школах нижчих та вищих, видаванням письм часових, утримання кореспонденції з письменними як нашими, так і іншими, до щепу слов’янського належачими, розширенням добрих й ужиточних книжок в язице руском, і посиленим старанням уладити і на ровни поставити язик наш з іншими в урядах публічних і т.д.

в) Будемо чувати над нашими правами конституційними, розпізнавати потреби народу нашого, і поправлення биту нашого на дорозі конституційній шукати, а права наші од всякой напасті та оскорблення стале і сильно хоронити.

О том-то всіх вас, брати русини, свідомих чиним, і упомінаєм, аби-сте так, як досі, незламну віру заховали нашому найяснішому цесареві й королеві конституційному Фердинанду 1, в тому сильному переконанні, що під міцним заступленієм Австрії права наші і народність наша укріпиться і сили свої розвинути зможе.

Притом вас уважних робимо, що так як с одной сторони, святим нашим обов’язковим буде права, народность нашу напротив всех замахов як домових, так і чужостранних, сильно і стало боронити, так с другой сторони сам Бог і право людськості наказує, або напротив тих, котрі попри нас также про своє добро і народность стараються, жодної ненависті в серцах наших не живили, но як щирі сусіди на одной земле в згоді і єдності жили…

Брати! повірте нам, русинам, і будьте переконані, що тільки на такій дорозі станемо тим, чим бути повинні, станемо чесним, просвещенним, свободним народом.”

3. Ср. песню Гавличка:

Naśe konstituce

Letela z wysoka,

Stadion je strelec,

Strelil ji do boka.

Urazil ji kridlo

I prawau nožicku,

Smutne zaplakala,

Padla na Hanicku.

Ach! Bože, muj Bože!

Už jsem dolitala,

Už jsem moje deti

Tady zanechala,

Moje mile deti

Nedelaji skody,

Sedi na Dunaji,

Napijau se wody.

4. „Мы поставляемся в детеческое отношение, и молим молим ваше величество, яко отца нашего отечества, прилежнійше, сія к благоденствию ваших вернейших детей с духом часу нашедшие конечны требования всемилостиво исполнить”.

5. Ср. Lelewel, Dzieje Litwy i Rusi, str. 68.

„Rus mająca na czele wielkiego kniazia i w nim niejaką polityczną spojnię, była jednak zbiorem wielu rzeczypospolitych znanych pod imieniem księstw, które w swych stolicach osobnych, poruszały politykę wewnętrzą calego kraju… Na wiecach obierają urzędnikow, odbierają od nich sprawę, wyrokują i stanowią o róźnych przedmiotach grodu czyli posady i całego krajiu. Kniaź jest urzędnikiem zwierzchnim, który miał sądzić i kraj bronić. Nieraz on stawał osobiście przed ludem, na trwogę zgromadzonym, przedkładał potrzeby lub kraju, usprawiedliwiał się i czekał sam wyroku”.

6. „Панщина і данина знесені. Вже не будуть домінія і мандатори, але громада буде сама вибирати свою старшину громадську з поміж себе. Будуть явні суди присяжних в очах людей, щоб того, котрий провинить, не минула кара, і щоб невинний не був караний. Кожний житель краю є рівний перед правом. Цесарь наш, нам підпише і видасть право, буде збирати сейм, на котрий жителі краю вольним голосом мають обирати депутатів, котрим можуть вірити, щоб ті належно їх потреби і нужди оповіли і добрі права обрадили. Міністри будуть перед народом і сеймом відповідальні. Вільно також тепер людям закладати ради, аби правди доходити, і вільно хоть кому правду сказати і писати, щоб правда була на сіті”.

7. Resque etiam (rusticos), quod in nonnullis fit provinciis (Lithuanicis et Ruthenicis) tamquam bestias vendendo (Lelewel’s Betrachungen, 158).

8. Supplementum ad historica Russiae monumenta, ex archivis ac bibliothecis extraneis deprompta. 1848, p. 221 – 226.

9.

Вовк, друг лиса, много грішив –

Не одну овцю здушив,

Але неба го скарали,

Бо му силу одобрали,

И железом оковали.

Скимлив, кричав без устанку,

Аж одного ось поранку

Казали му попустити,

Тяжку долю полегшити,

Чи не схоче ся змінити.

Скоро було вже му лучше,

Вийшов в поле, и ну ж худше

До барана промовляти,

Своим братом називати

І до себе запрошати.

А баранець щиро каже:

„Не зводив би сь мене, враже!

Не годе мне з тобов жити,

Ти хочеш мене злестити,

А потому удушити”.

В том лис, вдягши овчу скору,

Би ствердити вовка віру,

Каже: „и я твого роду,

Ходи, брате, без заходу,

Не мутімо одность, згоду”.

А баран на лиса швидко

Зирк, та й каже: хвост ти видко,

Вже сь ся зрадив ним, небоже,

Якось гадав? визнай! що же?

Подступ вкрити ся не може.

10. Ergänzugsblätter zur österreichischen zeitschrift für Geschichts- und Staatskunde. 1835. s. 10.

11. Ср.

„Auch wird den begabten ruthenischen Schiftstellern schon demnächst eine sehr ehrenvolle und nützliche Aufgabe gebothen werden, indem das hohe k.k. Ministerium für Kultus und Unterricht dringend anempfohlen hat, dass sobald als möglich die Herrstellung entsprechender ruthenischen Lehrbücher der Religion für Gymnasien in Angriff genommen werde, wobei daselbe hohe Ministerium jedde unterstüzung grossmüthig zuzusichern geruhet hat, – wie denn überhaupt jede preiswürdige schriftsellerische Leistung in ruthenischer Volksmundart zu gunsten der Schulen und zur Verbreitung gemeinnütziger Kentnisse unter dem Volke auf die Interstützung von seite der kaiserlichen Regierung mit zuversicht zu rechnen hat.” Vom gr. kath. Metropolitan-Ordinariate, Lemberg am 23 November 1858.

По изданию: Основа (Спб.), 1862 г., № 4, с. 1 – 27.