5. Первун рассказывает об убийстве
Николай Костомаров
– С тех пор как мы уехали, – говорил Первун, – батюшка твой государь, как и прежде, все был в езде, а государыня покойница матушка сама оставалась в доме. Все любили твою матушку покойницу, только невзлюбил ее ключник Герасим; а за то невзлюбил, что покойница государыня знала его хитрость, что он государскому добру не радит, а себе мошну набивает и всячески своих государей обманывает.
Вот и стал ключник Герасим придумывать, как бы засмутить между батюшкой и матушкой. А батюшка твой, – прости, государь, на этом слове – падок на женскую плоть, не так, как ты, государь, – по дядюшке пошел. Вот, государь, знаючи это, ключник Герасим… а у ключника Герасима жена ведунья сущая и всякому ведовству и нечистому делу знатна; и стали они вдвоем, муж с женою, помогать твоему батюшке во всяких тайных женских делах, советливость с ним обо всем иметь, где какую женщину на блуд достать: то ключник Герасим в этом ему помогал, а жена привораживала.
А у соседа Жарского жена Неонила Филипповна – красота беспримерная. Смутил враг… Стал Капитон Михайлыч с ключником совет держать, как бы ее с ума свести. Ключница сейчас же найди кунку себе, такую же ведьму, как сама, у Жарских – Аксинию; денег ей пообещала, и стали две ведьмы заодно лиходеять. Ключница наша спекла пирог, и положила туда крови своего государя, да наговорила своею бесовскою наукою; а Аксютка отдала тот пирог своей государыне, а потом взяла волос ее, да сожгла, и дала нашей ключнице: «На, – говорит, – своему дай, чтобы как моя не может жить без твоего, так чтоб и твой без моей не жил».
После того, государь, довели они обоих до того, что Неонила Филипповна не съест, не выпьет, не поспит – все бредит Капитоном Михайлычем, светом-животом своим называет, а Капитон Михайлыч у себя только и помышляет, как бы с Неонилой Филипповной любовь сотворить. Вот и стали они сходиться у крестьянской вдовы Злодеевой, а Неонилина мужа в те поры в доме не было, в походе был, и прошло времени, чай, с полгода.
Батюшке твоему своя жена, твоя, государь, матушка, горше полыни горькой стала: не посмотрит на нее, не заговорит с ней! И прежде не больно ласков был, а теперь все бы ему бранить ее да побить. Бедная все терпела, все выносила: и прежде грех за мужем был, да все не то; хоть на стороне сотворит грех, а все-таки не привьется к чужой, на свою не сменяет; а теперь, вестимо, как на стороне есть зазнобушка, так все к ней да к ней, а своя костью в горле стоит: как уж тут не бить ее!
Стала матушка государыня наша думать, где бы это проявилась ей разлучница? Ну, а наше холопье дело: хоть знаешь, да боишься сказать! Одна только и была у ней верная слуга – старая девка Ганка. Она государыню больно любила, и государыня ее жаловала. Видит она, что государыня все тоскует, и спрашивает ее: «Скажи, мол, кормилица, что у тебя за горе? Авось я тебе помогу?» Та и говорит ей: «Так и так, чай, у моего мужа зазнобушка, а у меня разлучница есть». Ганка говорит ей: «Правда твоя, государыня, есть». И все ей рассказала.
Стали они вдвоем думать, как делу помочь. А тут как раз приезжает муж Неонилин Жарской: наперед нас с месяц приехал из Чернигова со службы. Ох, на беду, видно, прилучилось матушке нашей кормилице-голубушке? Не в силу стало переносить сердцу: послала Ганку рассказать про все Жарскому. А ему, дураку, чем бы собрать людей да ночью накрыть свою жену с твоим батюшкой, он же взял да и рассказал ей самой, что вот, мол, про тебя что прислала сказать Нехорошевая.
Вестимо, не дура Неонила, чтоб ей признаться: разрюмилась, расплакалась… Клянется, присягает – и ничего такого не было, и в голову ей того не приходило, и во сне не виделось; да сейчас же и послала к Капитону сказать: не могу, мол, с тобой более свидеться, твоя женушка Наталья хочет меня со свету сжить, – все мужу моему передала. Как взбесится твой батюшка, прискочит к матушке, давай допрашивать да бранить, а та ему не смолчала да ругнула его; а он с сердцов, как держал в руках палку, так и хватил ей по голове; а государыня тут так и упала! Сейчас за священником: куда тебе! ни слова не говорит. Так без исповеди и святого причастья преставилась, для того что без речей уж была. Теперь… Бог весть, что с Ганкой и станется! Еще батюшка твой не знает, кто матушке весть передал про то, что он Неонилу любит; а как узнает – смотри, убьет!
Осип не проронил слова из рассказа Первуна.
– Слушай, – сказал он, когда тот кончил, – мы едем в Саранск судиться с батюшкой. Я подаю челобитную воеводе: пусть доводит все дело; на то оно убивственное есть. Царская правда покарает батюшку за бедную матушку. Я поклялся дойти до правды, чтоб недаром пропадала кровь христианская. Как думаешь, Первун: скажут люди правду по сыску?
– Где сказать правду, государь! – сказал Первун. – Народ все лестный, побоится. Капитон Михайлыч велик человек, с воеводой в приятстве. Вот хоть и поп: как ему не знать, как не ведать дела, а дает вид, будто государыня своей смертью умерла! Батюшку твоего все уважают и почитают за первого в уезде.
– Правда на него найдется, – говорил Осип, – и я найду ее! А не найду, так сам пропаду. Коли батюшка хочет остаться безответен за матушку, пусть меня убьет и положит с ней в одной могиле; а пока я жив – не миновать ему суда. Мы едем в Саранск.
– С тобой, кормилец, куда велишь! – сказал Первун.
Примітки
Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 27 – 29.