Поэтические преображения
Прасковьи Кирий
В. К. Чумаченко
Зарождение традиции перевода художественных произведений с украинского на русский язык на Кубани и шире – на Северном Кавказе – (о самостоятельной переводческой школе, наверное, говорить пока рано) относится к самому концу XIX – началу XX столетия. До этого справедливо считалось, что кубанские читатели свободно понимают оба родственных славянских языка и потребности в межъязыковой ретрансляции двух братских литератур просто нет. Но время шло, и потребность эта подспудно вызревала. Здесь мы не ставим задачу выявить все причины постепенной утраты билингвизма. Несомненно, тут имела место и банальная русификация, и фатальное отсутствие украинских школ, библиотек, периодических изданий на национальных языках, что однозначно склоняло чашу в пользу языка, всячески поддерживаемого государством. Россия была классической империей и жила в соответствии с законами её мироустройства, не предполагающими предоставления даже иллюзорного равенства для развития, наряду с общероссийской, национальных культур населяющих её народов.
Для кубанских дореволюционных газет пробовали переводить украинских классиков и современников Иван Ротарь, Ольга Короленко и Евдокия Била (дочери историка П. П. Короленко), Степан Эрастов, Иван Личко, Вячеслав Потапенко, Яков Жарко, Микола Вороный, Федор Гладков и другие местные литераторы. Им же принадлежит заслуга в создании первых кубанских переводов с русского на украинский. Так, например, если И. Личко знакомил наших земляков с произведениями ещё только входившего в украинскую литературу будущего классика В. Винниченко, то знаменитый наш «просвитянин» С. Эрастов публиковал свои переводы на украинский язык произведений уже признанного мастера В. Г. Короленко.
Но имя самого плодовитого кубанского переводчика того времени, как и его переводы, до недавнего времени оставались в тени и были практически неизвестны читателю. Давайте сотрем и это «белое пятно» с литературной карты региона.
Так получилось, что, общаясь с Консуэллой Алексеевной Кирий, внучкой кубанского поэта Олексы Кирия (1889–1954), дочерью его сына, тоже писателя, прозаика Алексея Алексеевича (Дениса) Кирия (1911–1976), я в своих расспросах о двух поколениях их литературной семьи никогда не акцентировал внимание на личности бабушки. Роль женщины в дореволюционной интеллигентской семье традиционно сводилась к воспитанию детей и ведению домашнего хозяйства. Вот почему мне и в голову не могло прийти, что Прасковья Михайловна Кирий (1889–1942) тоже имела самое непосредственное отношение к творчеству, и в своих биографических изысканиях я отводил ей, в лучшем случае, традиционную роль Музы.
Но однажды, листая подшивку «Кубанского курьера» за 1913 г., я случайно наткнулся на небольшое стихотворение «Буря», подписанное знакомым именем:
Буря воет, завывает,
Лес березовый трещит…
В тучах молния пылает,
Гром за громом грохотит…
[Кирий Прасковья. Буря (с украинского) // Кубанский курьер. 1913. 29 янв.]
Взгляд задержало и это милое словечко «грохотит», а главное, подпись – Прасковья Кирий! Сразу же возник вопрос: случайная публикация? Единичный поэтический факт в биографии жены поэта? Или все-таки нечто большее? Поначалу я даже не придал особого значения тому, что привлекшая мое внимание публикация – перевод с украинского. Очень скоро оказалось, что оно было весьма важным. Как всегда, неожиданно раздался звонок от Консуэллы Алексеевны Кирий, которая обещала заехать в гости и привезти кое-что «новенькое» из семейного архива. Удивлению же моему не было конца, когда этим «кое-что» оказалась машинопись неопубликованного сборника поэтических переводов Прасковьи Михайловны [Кирий Прасковья. Стихи. Переводы с украинского. 1943 г. Машинопись. Ненумерованные листы. Семейный архив К. А. Кирий], составленная в 1943 г. ее мужем и, конечно же, не увидевшая света ни тогда, ни позже. Только безутешным горем овдовевшего супруга можно объяснить эту изначально обреченную на неудачу попытку издать сборник переводов в разрушенном войной Краснодаре, который еще продолжали бомбить фашистские самолеты.
Пришло время познакомить читателей еще с одним позабытым деятелем литературной жизни Кубани первой половины 20 столетия. Реконструировать биографию П. М. Кирий помогли автобиографическая повесть ее мужа Олексы Кирия «Моя жизнь», упомянутая выше рукопись посмертного сборника переводов с его кратким предисловием, цикл стихов О. Кирия, посвященный супруге, который он начал создавать, очевидно, с первых дней их знакомства, а также устные рассказы внучки – К. А. Кирий, которыми она любезно поделилась с автором данной публикации.
Прасковья Михайловна Кирий (урожденная Чеботарева) родилась 30 октября 1889 года в селе Лопушь Трубчевского уезда Орловской губернии [расположено на правом берегу реки Десна, ныне административно числится в Выгоничском районе Брянской области] в селе крестьянина, ушедшего на заработки в шахтерский Донбасс. Когда мать умерла от холеры, отец назад не вернулся, «добрые люди» отвезли девочку в уездный Трубчевск и сдали в сиротский приют. Это воспитательное учреждение было открыто 1 июня 1875 года по предложению уездного предводителя дворянства Александра Яковлевича Полетика. Для размещения приюта был снят на три года дом с двором, садом, огородом и службами. А к моменту окончания аренды было выстроено специальное двухэтажное здание из кирпича. Это одно из интереснейших зданий старого Трубчевска, сохранившихся до наших дней (ныне стоит с заколоченными окнами).
В приюте дети проживали с семи до шестнадцати лет. Кроме воспитания детей и обучения их начальным знаниям руководство стремилось сформировать у воспитанников трудовые и ремесленные навыки, проявить в них природные таланты и склонности [Селютина Е. Н. Создание и деятельность учреждений ведомства императрицы Марии Федоровны по призрению детей в Орловской губернии середины XIX – начала XX вв. // Ученые записки Орловского государственного университета. 2014. Т. 1. № 57. С. 331 – 335]. Из детских голосов воспитанников набирался хор для тюремной Никольской церкви, славившийся по округе, сюда перечислялись деньги, собранные для приютов императрицы Марии, отдавались сборы за благотворительные спектакли [Свод памятников архитектуры и монументального искусства России: Брянская область. М.: Наука, 1998. С. 554–555].
Здесь, в приюте, Прасковью научили читать и писать, а также шить, вышивать, вязать, работать на огороде. Будили девочек очень рано. К чаю выдавали ломтик черного хлеба и четвертушку кусочка пиленого сахара. А потом всех вели на огород, где дети трудились до полудня. Обед состоял из супа с крупой и маленького кусочка хлеба, после чего все вновь отправлялись на грядки. Урожай, собранный осенью, кормил приют всю зиму. Так они и жили, всегда впроголодь, за высокой стеной, отделявшей «богоугодное заведение» от внешнего мира. Изредка, по воскресеньям, Прасковье с подружками удавалось перелезть через нее и пробраться в город, где они потом стояли в людных местах с протянутой за подаянием рукой. Собранные копейки и продукты тайком от надзирательницы и прислуги делились между воспитанницами.
На Рождество и Пасху в приют приезжал какой-нибудь богатый купец и раздавал девочкам подарки: игрушки, конфеты и пряники, ботиночки и материю на платьица. Воспитанницы пели благодетелю «Долгие лета…», а тот сидел и умиленно улыбался. После его ухода подарки немедленно отбирались надзирательницей и навсегда исчезали за дверью ее кабинета.
Пришло время поступать в гимназию. Воспитанниц приюта туда принимали, но нужно было приобрести гимназическую форму, денег на которую не было. Помог богатый купец, отец барышни, которую Прасковья взялась готовить к экзаменам. Училась сиротка хорошо. Иногда ее приглашали в качестве бесплатного репетитора в богатые дома и после занятий оставляли пообедать. Гимназию она окончила с золотой медалью. Потом долго собирала деньги на дорогу в Екатеринодар, к тетке. У зажиточных крестьян за двадцать копеек в день жала рожь, жила впроголодь, чтобы накопить на заветный билет.
Так в 1908 году девушка оказалась в казачьей столице. Тетки в городе уже не застала. Приютили чужие люди, а на работу устроилась учительницей. В маленькой комнатушке, которую она занимала, имелись лишь небольшой стол, застеленный газетой, на котором лежали томики стихов, взятые для прочтения в библиотеке, стул и кровать со старым байковым одеялом. На вбитом в стену гвозде висело единственное сменное платье.
В эту каморку она возвращалась поздно вечером, так как после работы бежала на репетиции любительского драматического кружка под руководством банковского служащего Ивана Тарасовича Семенихина. Руководитель самодеятельного коллектива считался неподражаемым комиком, а его красавица-жена, Полина Александровна, была особенно хороша в любовных ролях. Кроме них на приветливый огонек собирались электротехники Васильев и Воронов, приказчик Логаненко, рабочий Воргашкин, типографский наборщик Жарский, работницы «Кубаноля» Голубенко и Кузнецова.
Однажды на репетицию пришел красивый молодой человек вдохновенной наружности. Семенихин представил ей незнакомца. Это был писарь окружного суда Олекса Кирий. Он был уже известен как местный украинский поэт и драматург, пьеса которого «Сибиряки» недавно вышла отдельным изданием и теперь готовилась к постановке силами украинского театрального кружка станицы Выселки (премьера состоялась 26 декабря 1911 года в здании иногороднего училища) [Кирий Олекса. Театральный Екатеринодар / Публ. В. К. Чумаченко // Кубань: проблемы культуры и информатизации. 1997. № 2. С. 5 – 9]. Вечер знакомства закончился долгим провожанием по темным переулкам «нашего маленького Парижа». Олекса и Прасковья по очереди рассказывали друг другу о своей прошлой жизни, будто предчувствуя, что скоро две судьбы сольются в одну общую. И действительно, через десять дней молодые поженились.
Поэт перевез к молодой супруге скромный сундучок, в котором лежали только пара белья, полотенце да старые носки. Прасковья Михайловна вытянула из-под кровати свой чемоданчик, в котором хранились ее единственное платье, сорочка и штопаные чулки. Вместе от души посмеялись над общим богатством, но чувствовали себя по-настоящему счастливыми.
«У нас не было почти ничего из вещей, – писал О. Кирий, – но мы были молоды: у нас были силы, у нас была надежда, у нас было желание бороться за жизнь. Мы любили жизнь, а самое главное: мы любили друг друга, а где любовь, там и богатство.
Сухарі із водою
Аби серце з тобою».
[Кирий Алексей. Моя жизнь. 1947 г. Машинопись. Семейный архив К. А. Кирий. С. 246.]
Вскоре они наняли квартиру на Дубинке. За пятьдесят копеек молодожены купили этажерку для книг, за рубль – большую бронзовую лампу и выписали себе «Библиотеку самообразования». С тем и зажили, мечтая о сыне, которого решили назвать обязательно Алексеем, чтобы в семье был Алексей Второй.
Олекса писал стихи, а она перепечатывала их на машинке, относила в редакцию, получая после публикации гонорар. Незаметно для себя освоила и горячо полюбила украинский язык. Мужу Прасковья доверяла самое сокровенное, была верным помощником во всем. Лишь одну тайну не спешила открыть даже любимому: она стала переводить его стихи на русский язык:
Вновь я увидел чудесные ночи,
Ясные ночи Украйны прелестной,
На звезды далекие смотрят все очи,
Снова я слышу прекрасные песни.
Снова я слушаю гомон дубровы,
Шепоты волн над прудом я ловлю,
Снова увидел я девичьи брови,
Снова, как прежде, я страстно люблю.
Потом осмелела и взялась за переводы литераторов 19 столетия.
Здесь в самый раз поставить вопрос, какой именно поэтический сборник послужил основой для её переводов. Кажется, у нас есть ответ на этот вопрос. Сопоставление содержания рукописи со всеми антологиями того времени приводит к однозначному выводу, что это знаменитая «Украинская муза», о которой стоит сказать особо.
Составил её украинский поэт, уроженец воронежской земли Алексей Кузьмич Коваленко (1880–1927) [ныне хутор Власов, где родился А. К. Коваленко, входит в состав Белгородской области]. Жизнь крестьянского сына из забытого Богом хутора не была усеяна розами. В 17 лет за участие в революционной деятельности его отправили на два года в Сибирь. Потом пришлось пожить в Калуге, где он пристрастился к писанию стихов, которые, начиная с 1900 года, публикуются в украинских периодических изданиях России, Австро-Венгрии и США. Лишь в 1903 году удалось перебраться в Киев, центр литературной жизни Украины. Большим успехом для него как поэта стала публикация в изданном И. Франко альманахе «Аккорды» (1903).
Потом были подборки в сборниках «Досвітні огні», «З неволі», в журналах и газетах «Українська Хата», «Рідний Край», «Иллюстрированная Украина», «Шершень», «Промінь», «Бджола», «Світ», «Руська Хата», «Буковина», «Зоря», «Рада», «Діло», «Руслан», «Свобода». В 1910–1911 годах выходит три сборника его собственных лирических стихов: «Золотий засів», «Срібні роси» и «Спів солов’я». Олекса Коваленко также перевел на украинский язык комедию «Ревизор» Н. В. Гоголя, сказку П. Ершова «Конёк-Горбунок», поэму К. Рылеева «Войнаровский», стихотворение А. Пушкина «В Сибирь», полемические статьи Л. Толстого, рассказы Л. Андреева, Н. Златовратского, «Слово о полку Игореве», стихи Г. Гейне, Э. Верхарна, П. Б. Шелли и др. Он же написал предисловие к сборнику песен «Луна» композитора К. Стеценко, а маэстро в ответ сочинил музыку к нескольким его стихам. Музыкальные произведения на его слова писал и композитор Павло Сеница.
И все же в историю литературы поэт вошел, прежде всего, как основатель двух книжных издательств – «Ранок» (1906) и «Кобза» (1910) – и составитель таких известных альманахов, как «Розвага», «Терновий вінок», «Досвітні огні», «З неволі» и «Українська муза». Последний из названных сборников исследователи по праву называют вершиной его издательской деятельности.
В «Слове от редактора» Олекса Коваленко писал:
«Украинская поэзия – это жертвенник, на который принесли свою кровь и сердце лучшие сыны Украины; это светильник, который светил и еще долго будет светить живым, надежным пламенем для темной и бессильной Украины, указывая путь к новой, лучшей, вольной жизни; это звон, который будит сонных, поворачивает заблудших на истинную дорогу и созывает к единству и согласию…» [Українська муза: Поетична антологія од початку до наших днів / Під ред. Олекси Коваленка. Вип. 1. К., 1908. С. 3.]
Важным и необычным было то, что «Українська муза» включает произведения не только классиков, но и молодых, малоизвестных тогда, да так в большинстве своём и не ставших впоследствии известными авторов. Сборник из 12 книжек объединил сочинения 134 стихотворцев, содержит богатый биобиблиографический материал, украшен портретами авторов. Созвездие представителей разных школ и направлений дает читателю яркое представление о своеобразии поэтической палитры украинского Парнаса за сто лет.
Часть из 12 выпусков антологии ещё в начале XX столетия неоднократно арестовывалась царской цензурой. А после установления в СССР сталинского режима уже всё издание целиком находилось в библиотечных спецхранах. Даже профессиональные филологи не имели возможности ознакомиться с ним. Лишь после переиздания антологии в 1993 году массовым тиражом она из опасного книжного раритета превратилась в общепризнанный памятник украинской книжной культуры [Кряженков А. Соловей Украины // Подъем (Воронеж). 2003. № 10. С. 166 – 183].
Для того чтобы этот памятник стал достоянием всего народа, много поработала и кубанская переводчица Прасковья Михайловна Кирий, на небогатой книжной полке которой это издание закрепилось на целое десятилетие.
Подобно многим начинающим переводчикам, мастерство оттачивала на чрезвычайно гибких, построенных на диалоге комических виршах С. Руданского:
– Здравствуй, братец!
– А, здоров!
– Что так изменился?
– И не диво, братец мой,
Ведь я же женился.
–Слава богу, – молвил тот.
–Нет, не слава богу!
Моя жинка некрасива
И крива на ногу…
С увлечением Прасковья Кирий переводила из М. Петренко («Тебя не станет в сих местах…», «Когда вечерний тихий звон…»), П. Грабовского («Снег всю землю покрывает…»), Я. Щеголева («Ткач»), М. Кузьменко («Три дороги»), О. Маковея («Когда умрем и зарастем цветами…», «Грустный марш»), Н. Кибальчич («Из тюремных мотивов»), М. Чернявского («Тихо на небе всплывает…», «Я не видел вас в глаза…») и других. Все это имена второго и третьего ряда украинской поэзии. Просматривается желание переводчицы открыть русскому читателю новых для него авторов, а не предлагать свои варианты уже ставших классическими переводов из Т. Шевченко, И. Франко, Л. Украинки.
Посмертный сборник свидетельствует, что Прасковья Михайловна хорошо знала современных ей поэтов. Так, еще в 1914 году она приметила и перевела Александра Олеся, который только входил в большую литературу:
Задрожали струны в душе моей…
Песня мелодичная зазвучала в ней…
Что же их коснулось? Иль сиянье дня,
Иль печаль и радость, иль любовь моя?
Зазвучали струны нежно в тишине…
Верно, сейчас думой ты летишь ко мне,
Верно, сейчас вьешься ты в душе моей,
Крыльями касаясь струн поющих в ней.
Удивительно, что эти переводы сохранились, а не были уничтожены Прасковьей Михайловной, ведь после гражданской войны поэт жил в эмиграции, был одним из её духовных вождей. Переводила она и из Владимира Самийленко («Рыданье души»), который в начале 20 века жил на Кубани. Он хоть и вернулся из-за рубежа, но умер на родине гонимым. Что касается «брата солнца» Грицька Чупринки, то он и вовсе в 1921 году был расстрелян по постановлению Киевского губернского ЧК за участие в крестьянском восстании. А до революции этот певец «святой красы», «брат урагана» писал по-настоящему революционные стихи:
Сложи в мешок мои пожитки,
Давай мой порванный кожух,
Пойду, жена, на заработки,
Пока голодный не опух.
Уже нет мочи мне терпеть,
Хоть ты возьми да пропадай,
Не так я сам, как эти дети…
Садись да смерти ожидай…
Однажды, придя в редакцию «Кубанского курьера», вместе со стихами мужа Прасковья впервые протянула редактору листочек со своим переводом, который показался ей особенно удачным. Так состоялся ее дебют 1913 года, с рассказа о котором мы начали свою статью.
В течение тридцати лет Прасковья Михайловна работала скромным корректором в одной из краснодарских типографий, где ее ценили за хорошее знание русского языка. При жизни было напечатано лишь несколько ее переводов. Под некоторыми из них сохранились даты, самые ранние из которых относятся к 1912 году, а самые поздние помечены началом 1930-х годов. После трагического 1932-го она свое увлечение оставила. Ведь теперь за это можно было запросто поплатиться жизнью. Очевидно, по той же причине она больше не занималась отделкой и шлифовкой своих переводов, поэтому почти из всех произведений предательски «выглядывают» украинизмы и просторечные выражения, на которые мог бы указать редактор книги, если бы речь зашла об издании сборника еще при жизни Прасковьи Михайловны. Но в 30-е годы Советская власть казалась такой вечной…
2 мая 1942 года П. М. Кирий ушла из жизни, и безутешный муж, утратив осторожность, составил сборник ее работ, куда вошло более тридцати стихотворений. Что ответило Краснодарское книжное издательство, мы не знаем. Но не стоит сомневаться, что в толстой книжице инструкций бдительно надзирающего за печатью ЛИТО, подведомственного НКВД, все запрещенные литераторы были перечислены и, соответственно, в представленном сборнике опознаны. Хорошо еще, что для составителя все обошлось без последствий. Может, того, кто должен был решить судьбу Олексы Кирия, задели за живое его стихи, посвященные подруге, и старика не тронули:
Я грущу, что сегодня мороз,
В день твоих дорогих именин,
Что в саду нет фиалок и роз,
Не цветет твой любимый жасмин.
В этот день, если б силы имел,
Я б цветам всем цвести повелел,
Чтоб в саду соловей песни пел,
Твое имя в тех песнях хвалил…
Будем надеяться, что сборник переводов Прасковьи Кирий, обретенный более чем через 100 лет после начала работы над ним, заинтересует кубанского читателя как памятник нашей словесности, важное связующее звено в непрерывной истории её двухвекового развития.
Примечания В. К. Чумаченко
По изданию: Кирий П. М. Украинская муза: Переводы из классической антологии / ред. В. К. Чумаченко. – Краснодар: Экоинвест, 2016 г., с. 4 – 18.