55. Противники сошлись на Жёлтых Водах
М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская
Центр занимали польские казаки, одетые в жупаны, в высоких барашковых шапках с выпускными красными иерхами, вооруженные саблями да легкими пиками; на правом фланге стояли польские татары в чекменях, низких шапочках, с кривулями и сагайдаками за спиной; на левом-фланге были польские пятигорцы в черкесках, папахах, с шапками да рушницами.
– А где же мои гусары? – спросил у Шемберга гетман.
– Не могли переправиться, ваша ясновельможносте, через эту желтую топь; едва-едва переправилась легкая кавалерия и то разгрузила на огромное пространство это болото. Драгуны двинулись и начали вязнуть своими тяжелыми конями по брюхо, а гусары так с первых шагов загрузли… засосались…
– Гром и молния! – вскрикнул взволнованный гетман. – И эта речонка может служить препятствием к бою? Чтоб ночью были устроены гати, – возвысил он голос, – а к рассвету чтобы здесь уже стояла моя артиллерия и развевались все хоругви!
– Все, что возможно, будет исполнено, – замялся почтительно Шемберг, – но фашин нет, надо искать верболоз и лозняк.
– Проклятие! – вскрикнул Потоцкий.
– Но пусть не печалится ясновельможный: все уладим, добудем… а ничтожное промедление сослужит нам пользу… подойдут полки Барабаша.
– Они уже должны быть недалеко: я послал им в проводники десяток драгун, – доложил ротмистр.
– Ну, уж ждать рейстровиков не нахожу нужным, – загорячился Потоцкий, – в лагере трусливое молчание… паника… мы справимся и без них.
– Молчание нельзя объяснить паникой, – вмешался Чарнецкий, – черт побери! Они бросались дерзостно и на более многочисленные полки.
– Да, они стойки! – подтвердил Шемберг.
– Тысяча перунов, как стойки! – воскликнул ротмистр.
– Як бога кохам, – улыбнулся Потоцкий, – ваши отзывы, панове, порывают меня еще больше столкнуться с врагом и доказать ему, что у моего грозного, покрытого славой войска хватит и силы, и доблести раздавить мятежных казаков.
– Виват! Виват! – загремел взрыв восторженных приветствий.
– Несмотря на это, – заговорил после паузы настойчиво и серьезно Чарнецкий, – я бы просил, ввиду скорейшего осуществления ясновельможных желаний, не только не перетаскивать сюда артиллерии и обоза до прихода рейстровиков, а даже отступить назад с легкой кавалерией. Клянусь моею честью и опытностью, – подвел он руку на нетерпеливое движение предводителя, – казаки, заметя невыгодное положение и слабость наших легких хоругвей, бросятся стремительно по покатости и опрокинут их в болото.
– Я присоединяюсь к мнению полковника, – наклонил голову Шемберг, – позиция внизу, так сказать, под врагом, да еще с болотом в тылу – это вещь невозможная.
– Совершенно справедливо, – заметил и ротмистр, – разрывать войска нельзя, а на той стороне можно и окопаться, и подождать Барабаша с Ильяшом, а потом уже разом окружить и разнести на клочки врага.
Другие начальники хоругвей поддержали тоже это мнение, и Потоцкий скрепя сердце должен был подчиниться военному совету.
Не только заря успела погаснуть, но и заснувший ветер успел уже проснуться снова и потемневшее небо ус-пело покрыться чешуйчатою сетью облаков, усиливших мрак, когда, наконец, атаманы и легкие хоругви возвратились назад к своему обозу: пришлось ехать далеко в обход, так как по разгруженному болоту решительно нельзя было перебраться конем.
Начали сейчас же устраивать боевой лагерь.
Впереди уставили цепь из брик и фургонов, выдвинули между них артиллерию, расставили в авангарде широкою дугой спешившихся драгунов, нарядили по сменам конные разъезды и начали окапываться со всех четырех сторон рвами. Внутри же расставили по углам вартовых и развели огромные костры. Между тем и паны велели разбить свои шелковые палатки, выкатить бочонки вина, наливок, венгржины, и вскоре весь воздух огласился их громкими возгласами, заздравными криками и хвастливыми поздравлениями с завтрашнею победою.
В казацком лагере тоже мерцали огни, хотя все было безмолвно и сурово.
Но вот стали затихать громкие возгласы и в польском обозе. Послышался кое-где густой храп, тихое фырканье лошадей, и мирная ночь спустилась над этими еще живыми, но уже обреченными смерти людьми.
Еще солнце не показывалось на горизонте, а все уже кипело жизнью в польском лагере. Играли трубы, били барабаны, предводители строили свои полки. К Потоцкому, осматривавшему грозных гусар, подскакал рыжий Шемберг.
– Ясный наш вождь, – преклонил он клинок обнаженной сабли, – мои лазутчики принесли мне известие, что рейстровики уже недалеко, идут к нам… вон там за гайком; с минуты на минуту они должны быть здесь.
– Отлично, пане полковнику, мы подождем их прибытия. Строиться и ждать! – скомандовал Потоцкий войскам и, пришпорив коня, направился к небольшому пригорку, возвышавшемуся среди лагеря. За Потоцким последовали Чарнецкий, Шемберг, ротмистр, и другие паны.
Перед глазами их открылась освещенная восходящим солнцем обширная равнина и огромный казацкий табор, занимавший своею тяжелою массой весь ее горизонт.
– У них мало орудий, – заметил сквозь зубы Чарнецкий, всматриваясь в длинный ряд казацких укреплений.
– И положение их не совсем удобно, – прибавил Шемберг. – Когда подойдут рейстровые, нам не трудно будет опрокинуть весь их табор.
– Еще бы! – раздалось то здесь то там. – Трусы! Смотрите, как притихли, небось, теперь и не задевают нас, как в былое время!
– Да постойте, пышное рыцарство, – заметил ротмистр, – они понадвинулись к реке.
– Клянусь найсвентшей маткой – это так! – воскликнул изумленный Потоцкий. – Они были вчера за полмили, а теперь на скате!
– Какая дерзость! – выхватил саблю Чарнецкий.
В это время на краю горизонта показались какие-то смутные, миражные линии.
– Они! Рейстровики! – крикнул громко Шемберг, – Ветра нет… Что-то колеблется маревом… Это наши стяги и хоругви.
– Рейстровые, рейстровые! – раздались кругом громкие возгласы. – Вон видны и кони!
– Vivat! Рейстровые! Подмога! Подмога! – замахали шапками паны, а за ними жолнеры, и громкие крики огласили весь лагерь.
– Но откуда они достали коней? – заметил с изумлением ротмистр; за шумными проявлениями восторга никто не обратил внимания на его слова.
Только драгуны молчали, посматривая нерешительно друг на друга из-под своих круглых, отороченных стальною сеткой шеломов. Казалось, какая-то общая затаенная мысль охватывала их всех и смущала сердца. Но, увлеченные нетерпением, и предводители, и жолнеры не заметили тревожного состояния своих сотоварищей. Между тем движущиеся облики вырезывались все яснее и яснее, и через четверть часа предводители действительно могли уже различить стройные колонны приближающихся полков.
– Молодец Кречовский! Поспел! Как раз вовремя! Стоит награды! – послышались среди панов громкие восклицания.
– Ну, уж мы теперь их всех живьем переловим! На арканах приволочим к гетману песьих сынов! – кричали хвастливо рыцари то в той, то в другой группе, размахивая саблями и руками.
А волнующиеся линии конницы все вытягивались и вытягивались… Они направлялись от Днепра, но по странной случайности двигались не по этой стороне речонки, а по другой, неприятельской…
Молодой гетман не замечал этой странности, а, отдавшись весь воинственному азарту, жадно следил за приближающимися колоннами и мысленно летал уже с окровавленною саблей в руке среди смятых и разбегающихся врагов.
– Ах, как они медленны! Как медленны! – горячил он в нетерпении коня.
– Но они, черт побери, слишком приближаются к лагерю неприятеля! – пробормотал сквозь зубы Чарнецкий, сжимая свои широкие, почти сросшиеся брови.
– Да, – заметил и региментарь, – быть может, они не знают брода.
– А проводники? – спросил каким-то неверным голосом ротмистр.
– Да… Никто не вернулся пока, – повернул тревожно Шемберг коня, чтобы лучше рассмотреть движение рейстровиков.
– Слишком! Чересчур приближаются к неприятелю, – заволновался Потоцкий, – могут попасть в ловушку…
– Да чего им бояться? – выхватился чей-то задорный молодой голос, но он прозвучал как-то странно в охватившей вдруг всех тревожной тишине.
– Смотрите, смотрите! Неприятель с их стороны размыкает табор, – горячился юный полководец, – сейчас последует вылазка!.. За мною, на выручку товарищей! – выхватил он свою саблю.
– До зброи! – подхватили некоторые.
Но в это время раздался бешеный рев Чарнецкого:
– Проклятье! Измена!
– Измена! Погибель! – вырвался один общий вопль из сотен грудей.
Ряды расстроились, жолнеры побросали оружие. Все бросились в смятении и ужасе к окопам. Но сомневаться тут было уже нечему. Распустивши свои казачьи бунчуки и знамена, войска стремительно мчались при звоне труб и литавр в широко распахнувшиеся объятия казацкого табора. Дружные, радостные возгласы тысяч голосов оглашали там воздух с прибытием каждой новой волны. Все у казаков оживилось и заволновалось.
Пораженные, безмолвные стояли поляки, не веря своим собственным глазам. Но вот прошла минута первого ужаса, и тысячи обезумевших от ярости криков огласили весь лагерь. В мгновенье все изменилось: испуганные, бледные, растерянные лица смотрели с ужасом друг на друга, толпясь беспорядочными, сбившимися массами. «Измена, погибель! Измена!» – раздавалось кругом. Только драгуны не разделяли общего ужаса: с загорающимися восторгом глазами они напряженно следили за движением рейстровых войск, прислушивались к родным боевым звукам, долетавшим к ним издалека.
– Клятвопреступники! Вероломцы! – сжимал в отчаянии руки молодой предводитель. – Они клялись, и такая гнусная измена! Пусть позор покроет их головы на веки веков! Но мы поляжем здесь братски, панове, один подле другого, а не отступим назад!
Паны молчали.
– Отчаиваться нечего, панове, – заговорил уже бодро, овладев собою, Чарнецкий. – Правда, гнусная измена лишила нас возможности взять штурмом их; лагерь, но мы еще можем защищаться. Надо послать только гонца за помощью к гетманам, окопать лагерь, укрепиться. А когда придет подмога, о, тогда мы отплатим им за измену, – будут помнить до судного дня!
Пышная, разряженная, увешанная оружием шляхта несколько ободрилась и бросилась делать в свою очередь распоряжения по войскам.
А среди толпы драгун волнение все росло и росло и, казалось, достигло высшей степени. Более всех, волновался молодой еще украинец в драгунской форме. «Братчики! Друзи! Родные!» – вскрикнул он вдруг, не выдержавши, и оборвал рыданием слова:.. Все оглянулись. Молодой драгу», забывши все окружающее, с восторгом указывал товарищам на исчезавшие в казацком таборе рейстровые войска.
– Холоп! – крикнул бешено Чарнецкий; взвизгнула сабля и опустилась клинком на голову казака. Раздался тупой лязг, и без слов упал, словно сноп, молодой казак. Еще и восторженная улыбка не успела слететь с его лица, но густая волна крови хлынула в одно мгновенье из разрубленной головы и, заливши все лицо, разлилась по земле широким красным пятном. Мрачно расступились вокруг трупа драгуны. Все замолчали и потупились. Какое-то тоскливое и тяжелое смущение охватило всех при виде первой пролившейся в лагере крови.
В это время в казацком лагере вспыхнул огонек, белое облачко покатилось кольцами по траве, и через мгновенье тяжелый грохот всколыхнул весь воздух кругом.
Страшное чудовище посылало свой первый привет.
Между тем рейстровики, проскакавши мимо польских окопов, въехали в казацкий лагерь.
Посреди широкого майдана, окруженного со всех сторон войсками, собралась вся казацкая старшина. Впереди всех сидел на белом коне сам гетман Богдан Хмельницкий. Одетый в белый парчовый жупан, с белым знаменем в левой руке и с серебряною булавой в правой, он мог бы казаться каким-то блестящим архангелом; если бы не глаза его, мрачно горевшие на суровом и темном лице. Над головою гетмана свивались и развивались малиновые казацкие знамена; бунчужные товарищи держали за ним бунчуки. По бокам гетмана, выстроив коней полукругом, помещались Богун, Кривонос, Небаба и другая старшина. Довбыши били в котлы, литавры и бубны.
Но вот показалися первые лавы рейстровиков, и оглушительный, радостный возглас прокатился над всею многотысячною толпой. Войска все вливались и вливались, затопляя и майдан, и все свободные места, и, казалось, с каждою их волной новая отвага и решимость вливались в сердца казаков.
Когда, наконец, все вошедшие войска выстроились стройными рядами, шесть выборных казаков отделились от них и подъехали к Богдану, держа в руках бунчуки и знамена.
– Клянемся тебе, гетмане-батьку, и всему славному товариству, – произнесли они, торжественно кланяясь на вое стороны и слагая у ног Богдана знамена и бунчуки, – приходим мы под твое знамя служить церкви святой и матери нашей Украине!
– Слава! Вовеки слава! – раздался кругом воодушевленный возглас и прокатился громом по всем чернеющим рядам.
– Братья, рыцари-молодцы! – начал громко Хмельницкий, подымая свой бунчук.
Все кругом замолчали.
– Пусть будет ведомо вам, что мы взялись за оружие не ради добычи и славы, но ради обороны своей жизни и наших жен и детей. Все народы имеют свои землик лисы имеют норы, птицы – гнезда, только несчастным казакам негде в своей родной земле буйные головы преклонить. Все отняли у нас поляки – и честь, и свободу, и веру. Это за то, что мы жизни своей не щадили, обороняя польское королевство от тяжких врагов, расширяя его пределы. Не они ли называют вас хлопами и быдлом? Не они ли замучили ваших гетманов, вашу старшину? Не они ли отдали нечестивым ваши святыни и храмы? Не они ли зверски катуют ваших братьев, и жен, и детей? О, доколе же мы будем, панове братья, невольниками в родной земле? Бедные мученики, погибшие за край и за веру, просят вас, братья, отмстить за их страшную смерть.
– Отмстим! Поляжем! Веди нас, батьку! Гетману слава! – раздались кругом восторженные возгласы.
Шапки полетели вгору. Объятия, крики, поцелуи, слезы, проклятия – все слилось в каком-то общем, захватывающем порыве.
– Эх, бей меня нечистая сила! – ударил шапкой по земле Кривонос, когда улеглись первые порывы стихийного воодушевления. – Да клянусь своею головой, стоило пережить все наше горе, чтобы дожить до такого светлого дня!
– Веди нас, батьку! Пусти добывать лядский обоз! – закричали разом Богун, Ганджа, Чарнота, Морозенко и другие казаки, обступая Богдана.
– Веди, веди! – подхватила окружающая старшина.
– Стойте, панове, – остановил всех Богдан, – потерпите, еще осталось немного терпеть. Не выходить из-за окопов в поле! С божьей помощью условимся со своими союзниками, а тогда уже ударим наверняка.
Беспрекословно разошлись начальники к своим отрядам, исполняя строгий гетманский наказ.
Отдавши последние приказания, Богдан отправился в свою палатку в сопровождении Кречовского, Кривоноса, Богуна и других.
– Друзья и товарищи мои! – начал Богдан, когда старшина уселась вокруг стола и вход закрылся. – Правда, наши силы теперь удвоились, и победа, по всей вероятности, осталась бы за нами, но у нас почти нет арматы, а у поляков много горлят, да еще клятых, убойных. Добывать сразу их лагерь стоило бы слишком дорого: мню-го пролилось бы нашей крови, а ее нужно щадить и беречь; а с союзником мы можем их задавить в их склепе и добыть все их добро без труда. Беллона любит и риск, но больше уважает проницательность и разум. Мы должны не победить, а раздавить вышедшее против нас войско, чтобы весть о нашей страшной победе сковала ужасом лядские сердца,- вселила бы веру и бесстрашие в наши войска и прокатилась бы громовым ударом по всей Украине. От этой победы зависит все наше дело Поэтому я и хочу ударить наверняка.
– Твоя правда, пане гетмане! – согласилась старшина.
– Но Тугай-бей уклоняется, – продолжал Богдан, – хитрый татарин! Он не доверяет нашим потугам. Я послал ему известие о нашем усилении и буду просить начать, битву.. Быть может, теперь он станет решительнее.
– Ладно, батьку! – одобрили старшины распоряжение гетмана.
– Мы тебе верим, и разум твой чтим, и воле твоей коримся бесперечно.
Примечания
Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 427 – 435.