Трехглавая идея
Владимир Пасько
Шеремет слушал московского гостя, не в состоянии существенно возразить. И не потому, что не было аргументов. Они как раз были. Можно было напомнить этому “собирателю земель”, что Россия в своем укоренившемся в средневековье противостоянии с Западом уже сто пятьдесят лет подряд терпит одно поражение за другим. Так не время ли перейти от конфронтации к настоящему, а не мнимому сотрудничеству? От амбиций к реалиям? Или можно было бы напомнить, что именно через “мудрое” руководство Москвы от Советского Союза сначала отвернулись все союзники, в том числе западные и южные славяне, а затем и сам Союз распался. Так где гарантии, что в дальнейшем “кремлевские мечтатели” поумнеют? И начнут заботиться об украинском народе и Украине не так, как граф Бобринский, Лазарь Моисеевич Каганович или московский сатрап из своих Владимир Васильевич Щербицкий? Но разве малоросс Кравцов в состоянии что-то услышать? А тем более понять? Однако попробовать нужно. Чтобы придти, в конце концов, к истине в этом длинном и сложном разговоре.
— Я тебя внимательно слушал, Сергей, и хорошо якобы все уяснил. Однако то ли не услышал, то ли не понял — а что же будет лежать в основе того объединенного славянского государства, которое ты пропагандируешь? Какая идея? При царе-батюшке это было “православие, самодержавие, народность”. И моего деда-украинца послали воевать с немцами и австрийцами за российское самодержавие и за российский народ, украинцы в составе которого как таковые даже и не упоминались. А если об Украине в Российской империи и говорилось, то лишь как о “германско-австрийской интриге”. Потом, во времена СССР, господствующей стала коммунистическая идея. И мой отец, а затем и я также, украинцы в следующих поколениях, воевали за “советский народ” под боевыми флагами, на которых было написано: “За нашу Советскую Родину!”. Хотя весь мир называл нас “русскими”, термин “советские” так за пределами СССР и не прижился. Нынешние украинцы — мы идеи никакой официально якобы не имеем. Национальная, как некоторые наши государственные руководители говорят, не сработала, а о чем-то другом приличном — не слыхать. Однако лозунг имеем красивый: “За Украину, за ее волю!”. Так написано на наших Боевых знаменах. Под этими знаменами и под этим лозунгом приносят присягу на верность своей Отчизне Украине наши воины.
— Дальше можешь не продолжать, и без того понятно, к чему клонишь, — перебил Шеремета Кравцов. — Наша идея простая: “Великая Россия, православие, славянское единство”.
— Относительно величия России, так мы с тобой только что поговорили достаточно. Место государства в системе международных отношений определяется не ее историческими амбициями и громкими заявлениями политиков, а реальным научно-промышленным, военным и демографическим потенциалом. Численность так называемого “русского мира” в 1914-ом году составляла 139 млн. человек, ожидался, если следовать тенденциям развития, в 1999-ом году рост до 300-320 млн., а что вышло в действительности? Да вдвое меньше — всего 146 млн. населения, к тому же стареющего. То есть, прошло за малым столетие, а динамика — практически отсутствует, прогнозы — неблагоприятные. А у вашего юго-восточного соседа — Китая? Потому на этой теме, величия России — точка, не будем зря толочь воду в ступе, — достаточно категорически пресек он вялую попытку Кравцова что-то отрицать.
— Приблизительно то же и относительно “славянского единства”. Тему западных и южных славян мы уже с тобой обсуждали: ничего, кроме раздражения, наше с ними братание у этих “братьев” не вызывает. Ты телевизор хоть иногда смотришь? Ты видишь, какие фильмы поляки о своих восстаниях против Российской империи делают? И в каком свете там появляются россияне? Такие фильмы среди простых поляков “чувств братского единства с великим русским народом отнюдь не вызывают”. Скорее наоборот…
— Да я не их имел в виду, — протестующе махнул рукой Кравцов. — Не западников, они — ломоть, считай, отрезанный, мы же с тобой обсуждали…
— Я понимаю. Но ты осознаешь, к чему может привести хотя бы попытка практической реализации этого вашего лозунга “славянского единства”? К такой смуте, что ваша “великая”, которая была около четырехсот лет назад, бледной тенью может показаться. Неужели ты всерьез надеешься, что Украина сможет объединиться с Россией опять в ее нынешнем составе? Да никогда. Почитай лучше о Переяславской раде — сколько, как и кто тогда присягал. Превратить Украину в Югославию начала девяностых — такое можно сделать, если хорошо поработать. Но на добро от этого ни России, ни Европе, ни тем более Украине нечего и надеяться.
— Да у вас свыше шестидесяти процентов населения сторонники более тесных отношений с Россией, а ты будто националист какой-то выступаешь, — возмутился Кравцов.
— Обожди-погоди, не кипятись. Лучше растолкуй мне, почему когда россиянин кричит без умолку о величии России, о каких-то особенных добродетелях российского народа и его особенной высокой миссии среди других, декларирует стремление брать другие народы под свою опеку вплоть до поглощения и ассимиляции — то это считается вполне нормальным и естественным, более того — такой субъект ожидает понимания и уважения к себе от всех, в том числе и от жертв ассимиляции. В то же время, когда украинец делает малейшую попытку отстаивать собственную национальную самобытность и право на собственное государство — то это расценивается как что-то плохое и никчемное и заслуживает лишь одного — травли, а глашатай этой идеи — уничтожения любым способом? Россиянина называют патриотом и дают медаль, а украинца называют националистом и ищут веревку или пулю? Как объяснить такое диаметрально противоположное восприятие подобных по существу явлений?
— Не надо путать здоровый патриотизм с национализмом и сепаратизмом, — пробурчал Сергей.
— Путать шовинизм с патриотизмом и национализмом — действительно недопустимо. Об этом еще Энгельс и Ленин писали, в свое время нужно было полностью классиков ленинизма-марксизма изучать, а не избирательно, — сделал попытку пошутить Шеремет. — Тогда бы ты знал, что плохое явление — это шовинизм, особенно великодержавный. Что же касается национализма и патриотизма, то эти явления — как близнецы-братья, идут рядом, рука об руку. Так что не нужно меня “клеймить позором и нехорошими словами” наподобие националист, поскольку это слово не “ругательное”, — терпеливо втемяшивал Шеремет московскому приятелю. — Что же касается братских чувств и тому подобного, то одно дело — тесные отношения, в первую очередь экономические, но совсем другое — “слиться в русском море”. Украинцев в Украине — как россиян в России, почти восемьдесят процентов. Зомбировать и сделать манкуртами такое количество народа, не один десяток миллионов — вряд ли кому и когда-либо удастся. Потому что всегда, даже среди совсем напрочь денационализированных, будут рождаться люди, которым не безразлично, из какого они рода-племени и почему их племя в таком удручающем состоянии, и чем оно хуже других, чем перед Богом провинилось? Хотя конфликт вокруг Тузлы важнейшим событием года признал для себя всего один из восьми украинцев, но ухудшение отношений с Россией отметил каждый третий. Поэтому если даже такое не очень масштабно-понятное как для рядового человека событие все-таки оставило след в душе, то что уже тогда говорить, если возникнут более масштабные инциденты? Я бы счел за лучшее не ставить “острый” эксперимент с целью испытания прочности дружбы наших народов и патриотических чувств у почти пятидесятимиллионного народа. Судьба Югославии должна была бы многих и многому научить.
— Ладно, я все понял. Великая Россия вас, украинцев, пугает, идея славянского единства вызывает сомнения в чистоте наших помыслов. Ну а вера наша христианская? Православие-то? Исконная вера наших предков? Неужели тоже возражения вызывает? — ехидно забросил Кравцов. — Ведь за веру православную украинцы в свое время если не на костер, то уж “на кол” шли точно. И многие. А эта казнь, на кол — это, наверное, похуже костра будет, особенно у кого здоровье крепкое.
— Ни православие, ни любая другая религия никаких возражений у меня не вызывают. Пока они не угрожают светскому укладу и миру в государстве. Более того — поддерживаю, как один из то ли путей, то ли средств морального воспитания людей. Поскольку ни Библия, ни Коран плохому не учат, скорее наоборот.
— Я спрашиваю конкретно — о православии, а не о религии вообще. Поддерживаешь ли ты лично православие как исконно русскую, истинную веру? — настаивал Сергей.
— И чего ты ко мне прицепился? Разве я не ясно сказал? — удивленно пожал плечами Шеремет. — Кроме того, с каких это пор ты, бывший секретарь партийного бюро кафедры и член парткома института, коммунист с двадцатилетним стажем, таким богомольным стал? Что мне теперь даже допрос устраиваешь?
— Не юродствуй, вера — дело серьезное, раз есть государство — должна быть и государственная религия, которая есть основой для всей морально-нравственной составляющей этого государства, — с пафосом произнес Кравцов. — Для нас, для российской державы — это православие. Как и для всей Руси, начиная с 988-го года, с Владимира-Крестителя. И именно в укреплении и торжестве православия мы видим путь к возрождению духовности и моральных начал русского народа.
— Да разве же я против? В принципе, к чему-то подобному и мы, по-видимому, стремимся. Но как можно категорически о чем-то заявлять, если церковь посещает лишь один из трех украинцев? Причем половина из тех посещающих приходят в церковь лишь на религиозные праздники. То есть, как в советские времена на всевозможные торжественные сборища ходили. Попроси такого “православного” хотя бы одну молитву прочитать — побей меня гром, кроме первого предложения из “Отче наш” ничего не вспомнит, и то в лучшем случае. А Библию если в руках когда и держал, то не разворачивал, а если и полистал какие-то пару страниц — то так и не дочитал. Кроме того, каждый четвертый украинец считает себя вообще неверующим. Так о чем тогда речь? О каких православно-моральных принципах можно всерьез говорить?
— Ты слишком пессимистично смотришь. И русские, и украинцы, и белорусы — мы никогда не забывали своих православных корней. Поэтому именно русский народ, вместе с вами, естественно — настоящая опора православия, а нынешний всемирный центр православия — это, ежели по правде, то не Константинополь, а Москва. Относительно же данных этих твоих по Украине, то большое сомнение они у меня вызывают.
— Не сам же я их добывал, — безразлично бросил Шеремет. — Опросы специальные проводились, целая куча всевозможных социологических центров есть — бери лишь да анализируй, если голова на плечах есть. Или не имеешь умысла выдавать свое желаемое за действительное.
— И о чем же оно это твое “дийснэ” говорит? Кроме того, что ты уже сказал? — иронически-пренебрежительно взглянул на него Кравцов.
— О том, что православным государством Украину считает лишь каждый третий. Для каждого шестого оно является многоконфессиональным, столько же считают его светским и еще столько же атеистическим. Их мнением и правом на свободу совести что, пренебречь?
— Да ты что? Колыбель русского православия — и такое отношение? Дожились! Какой позор! — возмущение Кравцова выглядело не совсем искренним, но Шеремет смолчал.
— При том принадлежность к Православной церкви для многих в действительности является прежде всего просто признаком проживания в Украине и признанием себя преемником определенной традиции. То есть — нынешнее наше Православие, очевидно, далеко не всегда значит принадлежность к Церкви, как ни парадоксально это звучит.
— В принципе, у нас тоже не лучше, если вдуматься. Тоже и учения христианского толком не знают, и в церковь не ходят или только по случаю. Однако спроси любого русского, какой веры страна Россия, не задумываясь, ответит — “православная”, — с гордостью произнес Кравцов.
— А двадцать миллионов ваших мусульман? Они также так считают? А иудеи? — заинтересовался таким подходом Шеремет.
— Мусульмане наши давно привыкли, что “Аллах акбар”, то есть —Аллах велик, но в этой стране главный Бог — это Иисус, по-арабски — Исса. И можно правоверному мусульманину с этим в душе не соглашаться, но возражать и спорить — глупо, ибо это государство — прежде всего русских. Что же касается иудеев… — тот на мгновение задумался. — У нас это настолько малая в национальном и конфессиональном плане величина, что о них и говорить вряд ли стоит, — выразил свое понимание многоконфессионности в “многонациональной России” Кравцов.
— Касательно последнего, то здесь, я думаю, ты несколько ошибаешься, — заметил Шеремет. — “Мал золотник, да дорог”, так у вас говорят?
— Да разве я против? Они себе понаоткрывали этих синагог — едва ли не по одной на каждый десяток евреев. Так разве хоть кто слово против сказал? Да они никогда и нигде так кучеряво не жили, как сейчас у нас, — без особенного увлечения констатировал Сергей. Но вдруг оживился: — Нет, вру, есть на свете такое место, где им лучше, чем в России — это у вас на Украине. При прочих равных у вас климат лучше. Хотя, с другой стороны, возможность “срубить крутые бабки” несколько ограничена, поскольку Россия все же страна в целом побогаче. Нет в мире совершенства, — притворно-сокрушенно вздохнул Кравцов. — Даже для наших родных евреев, с которыми мы вот уже двести лет, как вместе.
— Давай лучше вернемся к нашему православию, оно мне как-то ближе. А то ты начнешь еще рассказывать, что и синагога в Марьиной Роще сама по себе сгорела, и отец Александр Мень от природной слабости здоровья к Богу на Небеса пошел, — прервал рассуждение московского гостя Шеремет. — У нас с тобой что, своих дел не хватает?
— Вот-вот, я как раз и хотел тебя спросить, когда же вы у себя порядок в церковных делах наведете? Когда пресечете это издевательство над православной церковью? — переключил тот свою энергию на другое.
— Что ты имеешь в виду? — Шеремет придал голосу максимально нейтральное и даже безразличное выражение, поскольку ему совсем не хотелось “наводить порядок” в тех вопросах, от которых он вообще держался в стороне.
— Ну как же, эти вот ваши собственные церкви, которые от нас откололись — “филаретовцы”, которые этого раскольника патриархом своим величают, потом еще какая-то автокефальная церковь у вас есть. Это же все противозаконно!
— Что касается последнего, то нарушений действующего законодательства при создании и функционировании Украинской православной церкви Киевского патриархата и Украинской автокефальной православной церкви никаких нет, — холодно констатировал Шеремет. — Все абсолютно законно.
— Постой, как это — законно? А разрешение на их отделение от Российской православной церкви кто-нибудь давал? Патриарх Алексий, как и весь наш церковный генералитет были категорически против, — горячился Кравцов.
— Законность, то есть соответствие действующему украинскому законодательству и юридическая регистрация — это одно, а соответствие канонам церкви, то есть каноничность — это совсем другое, это уже не наше с тобой дело, а самой Церкви, — спокойно рассуждал Шеремет. — Для того Вселенский патриарх есть, чтобы решать — кто прав, а кто виноват с точки зрения соблюдения всевозможных церковных правил и традиций.
— Да какой к черту “иншэ” и причем здесь этот Вселенский патриарх? Который живет по указке Вашингтона и под охраной американских морских пехотинцев? Если это наше внутреннее дело, православных славян? Нужно не рассусоливать об очевидном, а пресечь это безобразие и привлечь раскольников к ответу, — продолжал наступать Сергей.
— За что же их тянуть на лобное место? В чем, собственно, их вина? В том, что стремятся иметь независимую от внешних влияний национальную церковь? Так за это в Украине стоит больше чем половина настоящих верующих, то есть тех, кто в церковь не только по праздникам ходит и которые разбираются в церковной жизни, — пытался быть лаконично-аргументированным Шеремет. — Кроме того, эта идея для украинского православия не новая. Еще почти сто лет назад гетман Павел Скоропадский всячески способствовал созданию в своем государстве поместной православной церкви. А он же был настоящим верующим и лучше нас с тобой понимал в делах церкви, осознавал важность ее роли для реальной, а не бутафорской независимости государства. Эту же линию продолжало и правительство Украинской народной республики, приняв закон об автокефалии Украинской православной церкви еще в 1919-ом году.
— Так ты что, их поддерживаешь? Раскольников православия, отлученных патриархом Алексием от церкви? — Оторопел Кравцов.
— Да никого и ничего недоброго я не поддерживаю, оставь ты меня в покое,— начинал терять терпение Шеремет.— Просто большая часть украинцев вообще не понимают, что это оно такое — “каноническая”, что в действительности значит этот термин, в том числе и часть тех, кто регулярно посещают церковь. Ведь для каждого пятого украинца вопрос каноничности не имеет принципиального значения. И только один из семи настоящих верующих считает единственно приемлемой для себя лишь каноническую церковь, — перешел в наступление теперь уже Шеремет. — В то же время более половины настоящих верующих считает, что Украине нужна своя, национальная церковь, как в других государствах. Так чего же тогда ты, из России, вмешиваешься в это наше дело? Пусть наши украинские верующие сами между собой и определятся. Да и государственные мужи наши должны осознавать важность того, где находится и кем да как руководствуется высший центр религиозной жизни их народа, к чему он ведет их народ, что он еще проповедует, кроме веры православной.
— Но у вас же своя, Украинская православная церковь, каноническая, и свой центр управления — митрополия, и свой митрополит Киевский и всей Украины — все, как еще при Богдане Хмельницком было, зачем же огород городить со всеми этими отделениями-разделениями? — сделал вид, будто не понял, о чем идет речь, Кравцов.
— Автономия и автокефалия — это принципиально разные вещи, и ты сам об этом хорошо знаешь. Как и то, что государству и нации не может быть безразлично, какую позицию в светской, в общественно-политической жизни занимает та или иная конфессия, особенно та, которая претендует быть фактически душой нации, стремится быть единственно верной и главной.
— Ты на что, собственно, намекаешь? Нельзя ли поконкретней? В чем проблема?
— Для нас, украинцев, проблем нет. Проблема, по-моему в тех, кто претендует на духовно-религиозное лидерство в нашей нации. Потому что какой же нормальный человек доверит свою душу той церкви, которая относится без надлежащего, мягко говоря, уважения к самобытности ее народа, к языку и обычаям ее предков, к государственной самостоятельности в конце концов? — не желал больше детализировать и тем заострять разговор Шеремет. — Римско-католическая церковь, с которой у нас исторически сложились очень непростые отношения — и та, например, богослужение ведет не только на польском, но и на украинском языке, и лояльность к Украинскому государству постоянно подчеркивает.
— Еще в чем эти враги православия и России вам потрафили, а мы, соответственно, провинились? Давай, режь правду-матку, не стесняйся, — не пошел на мировую Кравцов.
— Да хотя бы тем, что они поддержали общее обращение руководителей шести христианских конфессий, которые действуют в Украине, к украинскому народу по поводу 70-й годовщины Голодомора 1932—33-го годов. А подписи представителя Украинской православной церкви Московского патриархата я там что-то не нашел. Не потому ли, что в документе вещи названы своими именами и на виновников достаточно прозрачный намек содержится? Прямо говорится, что погибель лютой смертью до семи миллионов наших людей является “фактом устроенного большевистской советской властью геноцида украинского народа и преступлением против человечества”, дальше в документе — полностью соответствующие оценки и мысли.
— Так мы же этого, в принципе, не отрицаем и тоже сочувствуем, — сделал попытку оправдать своих Кравцов.
— Если это действительно так, то почему же, спрашивается, в том мощном христианском хоре недостает голоса сочувствия к украинцам от церкви, которая называет себя украинской? Не потому, что ли все признается лишь “в принципе” и “тоже”? Даже если проблема только в противоречиях с коллегами-подписантами, так и это не оправдание, поскольку духовная мудрость при увековечении трагедии своего народа должна стать над межконфессиональными дрязгами.
— Достаточно, дальше можешь не продолжать, не утруждай себя, — холодно перебил его Кравцов. — Теперь мне окончательно понятна твоя точка зрения: нет, нет и нет. По всем трем позициям: величию России — нет, славянскому единству — нет и единству русского православия — тоже нет. Что же, очень сожалею. Я, сказать по правде, рассчитывал на большее понимание, надеялся, мы придем к единому мнению и останемся друзьями, как прежде, — уста на потемневшем лице Кравцова медленно роняли горькие слова, и тяжело было понять, чего в них было больше — сожаления или гнева.
Шеремет слушал, и душу окутывало ощущение болезненной тоски и бессильного отчаяния. Так бывает, когда видишь, как разрушается то, что было важной частицей твоей прежней жизни, но сделать ничего уже не можешь. Потому что единственный выход — это принести в жертву тому, прошлому, грядущую жизнь. Однако прошлое — оно только твое, да и то лишь частица, а будущее — оно принадлежит не только тебе, но и всему твоему народу. Так разве можно их сравнивать? Свое мелкое личное и общественное, всенародное? Но и терять друга было жалко до боли — потому что человек он все же порядочный, а ты сам вступил в ту пору, когда новых друзей находят уже редко, чаще теряют, причем навсегда.
— Юпитер, ты гневаешься — значит ты не прав…— от волнения Шеремет подсознательно перешел на русский, однако сразу исправился. — Величие России — это не от желания или нежелания отдельного генерала Шеремета зависит, и даже не от государства по имени Украина со всей ее внешней, внутренней, экономической и военной политикой. Оно, это величие России, создается самими ее гражданами: и собственно этническими россиянами; и украинцами — как теми, кто потерял, живя у вас, свою национальную сущность, так и теми, кто ее сохранил в каком-то, хотя бы малом, виде; и татарами, и евреями, и десятками других национальностей, их у вас даже не сосчитать. И это очень сложный процесс. Однако для того, чтобы эта работа по возрождению величия России дала позитивные результаты, а не была бесполезной, должна быть правильно определена цель. Цель “возродить Российскую империю”, даже “либеральную”, не говоря уже о настоящей — она недосягаема по многим причинам, преимущественно внешним. И нежелание самой Украины питать своими соками и своим телом эти имперские амбиции — причина не из самых главных, “не хотите миром, так будет с мордобоем” — это нам давно и хорошо известно, в том числе и на практике. Причина в другом.
— И в чем же, по-твоему? Поделись, будь любезен, — отчужденно бросил Кравцов.
— Причина прежде всего в том, что та “великая Россия”, о которой вы мечтаете — она поневоле опять станет пугалом, если не для всего мира, то по крайней мере для Европы. А такая Россия теперь никому там не нужна. Но иной она у российских конструкторов создания государства получиться не может. А в таком случае — никто и никогда ее настоящего возрождения не допустит.
— Мы их и спрашивать не будем, — криво усмехнулся Сергей. — Недаром у нас в народе издавна песенка бытует: “наша матушка-Рассея — всему свету голова…”. Сейчас, конечно, времена изменились, но кое-что все же в этой песенке есть.
— Ты верно подметил: “времена изменились”, причем в корне, прежде всего расклад сил. Теперь центрами мировой мощи являются уже не конкурирующие между собой США и СССР, советско-российская империя, а США единолично. Группу мировых лидеров в составе Франции, Германии и Японии также Америка возглавляет. Россию же теперь относят к региональным лидерам, хотя и первого порядка, но лишь условно, с натяжкой, — вынужден был заметить Шеремет.
— Что еще за градация такая? Что это конкретно обозначает?
— Региональным лидером первого порядка считается государство, которое больше всего влияет на экономическую ситуацию, но лишь в определенном регионе. На данное время этому критерию отвечают Италия, Южно-Африканская республика и, с некоторыми предположениями, Россия, — по памяти процитировал статью какого-то российского автора Шеремет. — Исходя из этого определения, Россия для Украины и является именно региональным лидером, а мировыми для нас обоих — те четыре, которые я назвал.
— Ну, относительно мировых лидеров для нас, для России — так это еще как сказать… Что же касается вас — то слушать надо внимательно, что вам региональный лидер говорит, а не выступать. — повеселел Кравцов.
— Не спеши радоваться, остынь. На эту роль в нашем субрегионе изо всех сил рвется Польша, и вряд ли вам уступит без борьбы — такой рынок сбыта, как Украина, кусочек лакомый.
— Нашел с кем нас сравнивать! Тоже мне —…
— Ты забываешь о двух важных обстоятельствах. Если взять в историческом контексте — так поляки имеют не намного меньшие имперские традиции и амбиции, чем россияне. Просто вынуждены были не выставлять их напоказ. Пока еще, — заметил Шеремет. — Во внутреннем же обиходе все это у них давно бурлит: и воспоминания, как Москву когда-то воевали; и как Украиной по самый Днепр владели; и как Красную армию во главе с Тухачевским, Сталиным и Буденным разбили, а затем вплоть до Днепра гнали; и как “Войско Польско Берлин брало, а радянське — помогало…”, и мное другое, не очень для вашего лидерства в регионе благоприятное.
— Ну, допустим. И что из этого? Что дальше?
— А дальше то, что ВВП Польши всего на треть меньше, чем у России. То есть, в принципе сопоставимый. А в силу исторических причин поляки имеют амбиции относительно влияния на Украину никоим образом не меньшие, чем Россия, — вынужден был напомнить Шеремет.
— Это мы еще посмотрим, куда кого и как скоро кривая вывезет, — отмахнулся Сергей.
— Есть люди, которые уже давно за всем тем, что между нами здесь творится, внимательно наблюдают и делают определенные выводы. Вот например: “жизнеспособность Украины или Казахстана будет весьма хрупкой, если только США не окажут им необходимой поддержки в национальной консолидации”… Или вот такое: “наиболее важная для Запада страна, непосредственно уязвимая в случае возобновления агрессивности России, — Украина… она занимает центральное место”, — приводил по памяти цитаты Шеремет. — Если еще не дошло, то слушай дальше: “посягательство Москвы на суверенитет своих прежних зависимых республик являет собой угрозу отношениям с Соединенными Штатами Америки”.
— Кто это говорит? Какой м… мудрец? — пренебрежительно бросил Кравцов.
— Збигнев Бжезинский — слышал о таком? Другие две цитаты — также авторитетных американских исследователей. Так как ты думаешь, позволят они при таких условиях Украине с Россией “воссоединиться”, либо нам “присоединиться”, либо вам нас “присоединить”?
Московский гость молчал, нервно барабаня пальцами по подлокотникам кресла.
— Чего молчишь? Не знаешь, что сказать? А ты на меня волком смотришь, будто бы Шеремет во всех ваших неурядицах виноват, сякой-такой националист, против матушки-России что-то имеет… — устало продолжал он свои невеселые рассуждения. — Пойми, я не против величия России выступаю, я за существование и благополучие Украины борюсь. В том числе и против безосновательных иллюзий, как у вас, так и у нас, которые лишь отвлекают наши народы от выполнения главного задания — построения современных национальных государств, я отмечаю — современных, а не имперско-шовинистических. Другого пути к своему благополучию цивилизованные народы не знают. По крайней мере на практике еще никто не показал. А что касается того, как чужие теории в жизнь претворять, так здесь мы более богаты опытом нежели кто-либо иной: и революцию социалистическую сделали, и сразу после нее в коммуну прыгнуть попробовали, и социализм построили, и в развитой его превратили, и потом успешно перестроили-разрушили. Да так, что могучую страну, мирового лидера аж на один уровень с Южно-Африканской республикой вывели, да и то с натягом. Так может, наступило уже время самим прочистить свои мозги? Да преодолеть с украинской стороны — генетическую неполноценность и национальное безразличие, а с российской — великодержавную спесь и амбициозность, да отбросить все те безосновательно-бессодержательные чужбинные теории, и выучить лучше их практику? Успешную практику нормальных европейских государств?
— А ты не думаешь, что в результате твоего “преодоления” и “отбрасывания” мы опять можем у разбитого корыта остаться? — с горечью в голосе сыронизировал Кравцов.
— Ты имеешь в виду, очевидно, — совсем без “корыта”? Потому что целым оно у нас неизвестно когда и было, по крайней мере, тех, кто такое помнит, я лично не припоминаю. — В тон ему ответил Шеремет. — А если серьезно, то в результате я лелею надежду, что наши народы, каждый для себя, сделают все же надлежащие выводы из своего непростого прошлого, смогут успешно преодолеть нынешнее кризисное настоящее и сумеют, в конце-концов, построить то светлое будущее, которого хотели наши и родители, и деды, и те, по-видимому, кто был до них.
— А как же наша историческая общность, братские отношения между нашими народами? Если каждый замкнется в своей державе? Как быть тем двадцати миллионам людей по обе стороны границы, которые кровные родственники? — уже не так самоуверенно продолжал московский гость.
— К тем двадцати миллионам и я, между прочим, принадлежу, и значительная часть моей родни. Правда, и ты, прости, также. Так какие у нас с поездками друг к другу сейчас проблемы? Молчишь? И правильно делаешь. Потому что в сущности — никаких. Кроме того, что деньги на билеты нужны, да еще ваши полицаи под предлогом предотвращения терроризма нетерпимые условия для приезжих создают, особенно из “братских стран”. И Украина у них в этом на первом месте почему-то стоит. Доехать же из Москвы до Киева не дороже, чем от Москвы на соответствующее расстояние в России, сам знаешь. Так в чем же, спрашивается, проблема?
— Допустим это действительно так. А наша совместная история, а свыше трехсот лет вместе? — канючил дальше Кравцов. — Что же мы теперь, совсем чужими будем? Поляки вам роднее нас станут, так что ли?
— То, о что ты сейчас мне говоришь, поляки говорили моим предкам еще триста пятьдесят лет назад, когда они саблей добывали волю и себе, и Украине под знаменами Богдана Хмельницкого. Потому-то наш славный гетман тогда заколебался, дало все же о себе знать воспитание в польской среде да еще и в иезуитском коллегиуме. Так, как нынешним нашим многим власть предержащим вспоминаются их высшие партийные школы и партийно-комсомольское функционерство. И потому пожалел, не ударил наш отважный вождь на “маць — Ойчизну Польску” с той силой, которая бы сделала его народ навеки свободным, а Переяславскую Раду — просто ненужной украинскому народу.
— История сослагательного наклонения не знает, — поучительно вымолвил Сергей.
— Согласен, условного способа у истории в действительности нет. Но историческая память у людей быть должна, обязательно. Беспамятство обрекает народ на топтание на месте вместо продвижения вперед и на цепь укоренившихся в прошлом ошибок, а в конце-концов — на свою гибель как нации. Вспомни, что говорил академик Ключевский: история — это фонарь, обращенный в прошлое для того, чтобы заглянуть в будущее.
— И что же ты там увидел, в нашем будущем? Колючую проволоку и следовую полосу на границе Украины с Россией? — опять начал переходить в наступление Кравцов.
— Что касается границы… — Шеремет на мгновение задумался, потом отрубил: — Не будет таких провокаций, как с Тузлой — не возникнет и потребности в колючей проволоке. Чему нас с тобой учили в свое время, когда мы военную присягу принимали, помнишь? “Границы Союза Советских Социалистических Республик священны и неприкосновенны”. Так почему же они, друже Сергей, должны быть иными в независимой Украине? Или в России, прямой наследнице СССР, отношение к своим государственным границам теперь иное?
— Но ведь при таком жестком подходе наше общее будущее может стать и туманным? —вопросительно взглянул на него москвич.
— Думаю, что нет, надеюсь, что здравый смысл победит. Ведь для того, чтобы приятельствовать, совсем не обязательно жить вместе в коммунальной квартире и на общей кухне. Скорее — наоборот. Потому в нашем будущем я вижу три суверенных процветающих европейских государства — Россию, Украину и Беларусь, — народы которых своим настойчивым трудом добыли себе и надлежащее благосостояние, и расцвет своих национальных культур, — пытался четко сформулировать мысль Шеремет. — В нашей будущности я вижу украинца, который знает и любит свой язык, свободно владеет русским и без проблем общается на английском. Вместе с тем я вижу россиянина, который знает и любит свой язык и уважает язык братьев — украинцев и белорусов. Что же касается иных языков, так это уже на ваш вкус — хоть английский, хоть китайский, хоть оба вместе.
В комнате установилась тишина, которую нарушало лишь неистовое жужжание мухи, которая безумно барахталась в паутине, упорно борясь за свою жизнь.
— Ну что же, Володя, я тебя, кажется, понял. И не только то, что ты вслух высказал… — неспешно, будто вслух рассуждая молвил Кравцов. — Видно, не все я уловил, что у вас здесь происходит, бывая лишь время вот времени, да и то наскоками. Видать, у вас уже глубинные процессы пошли… И много у вас здесь таких, чтобы так же, как ты думали?
Вопрос был, по выражению россиян, “не в бровь, а в глаз”. Шеремет даже на мгновение задумался. Сказать, что мало, оснований вроде бы не было. Потому что одних тех, кто по своим прямым служебным обязанностям должен был быть украинским патриотом — таких у них по меньшей мере миллиона два набиралось. К тому же и среди “рядовых” украинцев, не связанных казенным хлебом, все больше становилось тех, в ком украинская душа жила или от забвения начала просыпаться.
Однако и слишком оптимистично ответить на этот вопрос с чистой совестью Шеремет не мог. Так как хорошо знал безразличие значительной части своих земляков к национальному делу. В голову пришли строки из стихотворения Владимира Самийленко: “Еще стоит Украина! / Не умерла она / И помирать не имеет охоты. / Ведь печь украинская — крепость мощная. / Там на часах залегли патриоты…”. Написано свыше ста лет назад, однако, как говорят ученые мужи, актуальность сомнений не вызывает.
В тягостные размышления неожиданно ворвалась песня, которую на полную мощность “врубил” кто-то за окнами, в парке. Слова в одно и то же время и смущали, и радовали душу. Звонкий женский голос то скорбно жалился , то горячо заклинал, то пылко призывал:
Сумно, сумно, аж за край
Нэ дывысь на мэнэ — грай, музыко, грай!
Зымно, зымно на души —
Забирай, що хочеш, тилькы залышы:
Одну калыну за викном
Одну родыну за столом
Одну стежину, щоб додому йшла сама
Одну любов на всэ життя
Одну журбу до забуття
И Украину, бо в нас иншои нэма!
Слова песни, что лилась, кажется, из самого сердца, сами подсказывали ему ответ московскому приятелю:
— Много ли, спрашиваешь, у нас таких, у кого душа за Украину болит? Так ты же сам слышал, — махнул рукой в сторону окна Шеремет. — А если без лирики, то я, сказать по правде, далек от надежд, что у нас все и безусловно придерживаются именно такой точки зрения, как я тебе выразил. В полном, так сказать, объеме. Однако твердо уверен, что патриотически настроенных людей, небезразличных к судьбе своей Родины у нас все же, поверь, достаточно. По крайней мере, хватит для того, чтобы Украина развивалась именно в направлении укрепления национальной государственности и построения современного суверенного европейского государства.
— Спасибо, я понимаю. Здесь стопроцентный охват недостижим, да и не очень-то нужен. Здесь главное — наличие критической массы патриотов-пассионариев. Оная же, насколько я для себя уяснил, успела у вас и накопиться, и сфомироваться. Или близка к тому. Да… Ну и дела… — сделал длинную паузу Кравцов, погрузившись мыслями куда-то вглубь себя. — А песню-то эту наша Софочка поёт, Ротару. Столько лет уж в Москве живет, а не забыла, поди ж ты… Не ожидал, сказать по-правде…
А за окном тоскливо-мятежно звенело:
Сумно, сумно аж за край
Нэ дывысь на мэнэ — грай, музыко, грай!
Крапля горя нэ залье —
Налывай, козаче, бо у нас ще е!
Дальше опять речь шла обо всем том, что у нас есть, что и важнее, и дороже всего для украинцев. Заканчивалось опять же самым главным — “И Украина, бо в нас иншои нэма!”
Кравцов молча слушал. Потом, будто выныривая из глубокого сна, порывисто встрепенулся. — Ну что же, “панэ отаманэ”, так кажется когда-то в самостийной Украине товарышив генералов величали, не пора ли нам пора? Нужно, как говорится, и честь знать. На посошок-то в Украине, интересно, наливают? — бросил хитроватый взгляд. — Чуешь, шо за викном спивають? Налывай, козачэ…
— “На посошок” у нас только старцы, значит — нищие, пьют, а казаки — на коня. А затем еще и на каждое копыто, — поддержал шутливый тон Шеремет.
— Тоди так и зробымо, — охотно продолжил Сергей. — Давай поднимем — на коня, за нашу встречу, за нас с тобой, за нашу дружбу!
Заметив вопрос-колебание на лице Шеремета, вдруг посерьезнел, поспешно поднялся из кресла, поднял свой бокал по-офицерски, на вытянутый локоть. Набрав, словно пловец перед нырянием в воду, полную грудь воздуха, с нотками торжественности произнес.
— За Великую Россию и нэзалэжную Украину! За дружбу могучего русского и вольнолюбивого украинского народов! И пусть нам всем счастыть — и вам, и нам! Будьмо! Быть добру!
— Независимой Украине и Великой России — слава, слава, слава! И — многая, многая, многая лета! — Завершил длинный и сложный, как жизнь, разговор Шеремет.