41. Паника поляков из-за бегства Хмельницкого

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

– Хмельницкий бежал?! – вскрикнули все разом, срываясь с места.

Чаплинский молчал.

– А, так вы мне ответите за него головою! – заревел Потоцкий.

– Но, ваша ясновельможность! На бога! Чем я виноват? – возопил Чаплинский. – Не я ли сам прискакал к вам сообщить о поимке пса и его тайных планах? Вчера, прискакавши сюда, чтобы сделать ему первый допрос, я узнал вдруг эту страшную новость. Ведь меня самого, ей-богу, всю ночь напролет лихорадка трясла. Бездельник может спрятаться где угодно. О господи, мы и теперь не в безопасности! У него столько сообщников, сколько в лесу листьев, да еще, уверяю вашу ясновельможность, тому может быть множество свидетелей, что ему помогает сам дьявол! О господи! Я и теперь трясусь, как осиновый лист, а при моей комплекции это угрожает мне смертью. Уж если кому достанется от этого пса, то никому иному, как мне!

– Отчизны это не касается! – перебил его, топая ногами, Потоцкий. – Кто стерег пленника?

– Я, ясновельможный гетман, – поклонился Кречовский и выступил спокойно вперед.

– А, так это пан выпустил пса, разбойника, изменника! Теперь мне все понятно. Недаром же пан придерживается православной схизмы. Вы… вы все изменники, предатели! – кричал он, и задыхался, и брызгал пеной. – Но за эту измену вы ответите мне, как изменники отчизны, да, как изменники!

Крикам гетмана вторили крики и проклятия панов. В избе поднялись такой ад и сумбур, что трудно было расслышать слова.

– Прошу вашу ясновельможность выслушать меня, – заговорил Кречовский, переждав первый натиск Потоцкого. – Но если панство не верит мне, я попрошу спросить пана старшого, Барабаша, пусть скажет за меня сам, замечен ли я когда в каких-либо сношениях с мятежниками и в склонности к ним? Если я и русской восточной веры, то все же я шляхтич польский, а не низкий хам; если я и служу в войске реестровом, то и его милость пан Барабаш служит там же, да и множество других верных и преданных отчизне старшин. Наконец, если я и был на пиру у Хмельницкого, то там же был и пан Барабаш, и Пешта, и последний только предвосхитил мое намерение. Да, наконец, если бы я выпустил Хмельницкого, то неужели б и я не ушел с ним, а остался бы здесь, чтобы подвергаться вполне справедливому гневу вашей ясновельможности?

– Так, так, – поднял, наконец, голос и Барабаш, сконфуженный и растерянный после случившегося с ним происшествия, – полковник Кречовский – верный рыцарь и в бунтах не был замечен ни разу.

– Но если так, – продолжал уже несколько смягченным тоном Потоцкий, окидывая Кречовского полупрезрительным взглядом, – неужели у вас не достало ни сил, ни уменья, чтоб уберечь связанного казака?

– Все, что только находится в человеческой власти, было сделано, ваша ясновельможность. На пленнике были кандалы; полсотни реестровых окружало хату; но в этом краю все кишит мятежом и изменой. Я не могу ручаться даже за своих собственных людей; стража разбежалась.

– Хорошо, – перебил его Потоцкий, – виновника мы отыщем; но отобрали ли вы у него хоть эти привилеи?

– К несчастью, мы не посмели этого сделать до приезда вашей ясновельможности.

– Предатели! Безумцы! Что вы наделали?! – схватил себя за жидкие волосы Потоцкий.

Кругом все замолчали. Не стало слышно ни криков, ни проклятий, ни хвастливых речей. Наступило какое-то зловещее, гнетущее затишье.

– Если пес увезет эти привилеи к хану, то наделает нам немало хлопот, – заметил первый Чарнецкий.

– Надо угасить огонь, пока он не возгорелся, – покачал Барабаш своею седою головой. – У Хмельницкого тысячи приятелей. Он хитер и умен, как сам дьявол. О, это уже я испытал, к несчастью, на самом себе! Если ему только удастся пробраться на Запорожье… о, тогда он взбудоражит и поднимет их всех, как ветер придорожную пыль!

– Присоединяюсь к мнению пана полковника, – поклонился смиренно Кречовский, – Я знаю их и вижу, что кругом затевается что-то недоброе.

– Но мы их всех успокоим! – крикнул резко и надменно Потоцкий. – Погоню за ними! Я их вытащу из этого проклятого гнезда! Пане подстароста! – повернулся он вдруг круто к Чаплинскому, который стоял растерянный, испуганный, ожидая ежеминутного появления Хмельницкого. – Пан возьмет с собою пятьсот моих жолнеров из коронных хоругвей и отправится в Сечь, с условием привезти мне собаку живым или мертвым. На сборы два дня!

Лицо Чаплинского покрылось сначала бураковым румянцем, а вслед затем побледнело, как полотно.

– Но, ваша ясновельможность, – заговорил он жалобно и несмело, – подобное путешествие… при моем возрасте… в такую погоду… При том Хмельницкий… Пан гетман знает, что Хмельницкий более всех зол на меня…

– Поэтому я и выбрал пана. Надеюсь, что ему будет более всех приятно поймать хлопа и укоротить ему и руки, и язык!

– О, всеконечно! – вскрикнул шумно Чаплинский. – Но как останется без меня староство… в такое тревожное время?.. Не лучше ль…

– Как ваш прямой начальник, я повелеваю вам немедленно исполнить приказ пана гетмана! – вспыхнул Конецпольский.

– Слушаю и с величайшею радостью готовлюсь исполнить панское повеление, – попробовал было отделаться еще раз Чаплинский, – но я просил бы вельможное панство обратить внимание на следующее обстоятельство: весь гнев Хмельницкого возгорелся из-за моей жены. Если в мое отсутствие мятежная шайка ворвется в город, несчастная женщина…

– Это еще что за наглость? – даже побагровел Потоцкий. – Тут дело идет о государственной опасности, а мы будем беречь украденную красавицу?

– Простите, я, конечно… Но жена всякому человеку…

– Да пан, видно, просто боится этого хлопа? – прервал его презрительно гетман.

– О, брунь боже! – вспыхнул Чаплинский. – Он бегает от меня, как мышь от кота.

И, поклонившись всем присутствующим, Чаплинский произнес с важностью:

– Все будет так, как желает вельможное панство.

Уже подстароста отъехал версты три от Бужина, а бессильное бешенство все еще не оставляло его.

«Ехать на Сечь, в самую пасть к этому разъяренному зверю, благодарю за милость, вельможные паны! – бормотал он про себя, тяжело отдуваясь. – Да я бы позволил наплевать себе в рожу самой последней жидовке, если бы пожелал стать похожим на бабочку, летящую в огонь! Сто тысяч чертей вам в глотку! Если вы не жалеете меня, то и мне нечего беспокоиться о вас, хотя бы вас всех на одной осине Хмель перевешал! В Сечь и пятьсот жолнеров! Гм… недурно! Да их там, этих бешеных разбойников, припадет по сто на душу! Пусть едут себе дураки, охотники до геройских побед, а мне мое собственное сало дороже всех лавровых венков! – горячился он все больше. – И это все за усердную службу? Только не так я глуп, чтобы удалось вам меня на аркане гонять! Только вспомнить тот взгляд, каким он меня провожал в сейме… бр… даже сейчас мороз по спине идет, – вздрогнул Чаплинский и чуть не вскрикнул громко, услышав за собою какой-то странный шум. – Два дня на сборы, – ну, через два дня я буду уже далеко!»

Однако шум, испугавший пана подстаросту, не прекратился.

– Что там? – спросил Чаплинский кучера, замирая на месте.

– Три всадника гонятся за нами.

– Гони, гони что есть духу! – побледнел, как полотно, Чаплинский.

Лошади подхватили, и сани понеслись стремглав по снежной равнине. От быстрой езды Чаплинского толкало и бросало из стороны в сторону, но он ничего не чувствовал, ухватившись за стенки саней; он только кричал обезумевшим голосом: «Гони! Гони! Гони!»

Между тем лошади, промчавшись таким бешеным карьером версты три, начали, видимо, ослабевать, а шум и крик сзади все продолжались; очевидно, всадники не отставали от них.

– Пане подстароста, – обернулся кучер, – вон машет руками,, чтобы мы остановились…

– Гони, гони! Не обманет, ирод! – прохрипел Чаплинский, выпячивая от страха свои выпуклые глаза.

Лошади помчались снова… Однако теперь уже и подстароста видел, что такая бешеная скачка не может долго продолжаться. Кони часто спотыкались и тяжело храпели, а крики всадника становились все явственнее и громче. Очевидно, расстояние уменьшалось.

– Pater noster! – забормотал подстароста белеющими губами. – Засада, засада! Это он дает знать своей шайке; что-то они теперь со мной сделают?.. Sanctus… sanctus… san… san… – но пан подстароста никак уже не мог вспомнить дальше слов молитвы. Казалось, все знания вылетели у него в одно мгновенье из головы, одно только стояло ясно: Хмельницкий – и смерть!..

Вдруг громкий возглас:

– Тесть! Тесть! – долетел до его слуха. Чаплинский вздрогнул и прислушался.

– Тесть! Тесть Остановись! – кричал охрипший, задыхающийся голос.

«Не обманывает ли дьявол?» – подумал про себя Чаплинский и нерешительно обернулся назад. Не в далеком расстоянии мчался за ним во весь карьер Комаровский в сопровождении двух слуг.

– Фу ты, чтоб тебе попасть в самое пекло, – выругался сердито Чаплинский, облегченно вздыхая, – вырвался еще этот бык на мою голову! Что теперь делать с ним?

Лошади остановились. Комаровский подскакал к саням.

– Очумел ты, что ли, тесть? – заговорил он с трудом, задыхаясь от быстрой езды. – Кричу им, машу руками, а они еще скорей летят, сломя голову, словно за ними татарский загон по пятам спешит.

– Ни от кого мы не бежали, а тороплюсь я в Чигирин, – заметил степенно Чаплинский. – Ты слышал, верно, какой отдал мне гетман приказ?

– Затем я и догонял тебя. Возьми меня с собою… там уже удастся накрыть его.

– Фу ты, дьявольщина, час от часу не легче, – вскрикнул про себя Чаплинский, – вдобавок ко всему придется еще прятаться от этого бешеного быка! Хорошо, – произнес он вслух, – собери только побольше своих челядинцев, дела будет много…

– Когда выступаешь?

– Завтра к вечеру.

– Я буду к этой поре в Чигирине.

Путники распрощались и поехали по противоположным направлениям.

– Что? Что случилось? – спросила с театральной тревогой и изумлением Марылька, когда растерянный и взбудораженный пан подстароста ввалился в свою светлицу.

– А то, моя богиня, что нам надо сейчас же паковаться и завтра чуть свет выезжать из Чигирина.

– Зачем? Куда? Почему?

– Зачем? Затем, чтоб избавиться от приезда Хмеля, – грузно опустился на стул Чаплинский. – Куда? Куда возможно подальше от этого места… и, наконец, потому, что при встрече с нами пан Хмель непременно пожелает содрать и с меня, и с вас, моя пышная крулево, кожу себе на сапоги!

– Хотя слова пана и грубы, как свиная щетина, – вспыхнула Марылька, – но все же я не вижу из них, в чем дело.

– В том дело, моя пани, что Хмель бежал!

– Бежал?! – вскрикнула с плохо скрытою радостью Марылька и отступила.

– Да, бежал, а вместе с ним и все его сообщники, и эти проклятые привилеи, которые еще наделают нам бед!

Марылька молчала. Она стояла перед Чаплинским с каким-то странным, загадочным выражением лица; не то гордая, не то торжествующая улыбка приподымала углы ее тонко очерченного рта. Казалось, страшное известие доставляло ей какую-то непонятную радость.

– Его, этого разбойника, хотели было казнить, – я писал тебе, – а вот… вдруг… Гетман и староста, все войско в тревоге, – продолжал Чаплинский.

– Разве он так страшен? – произнесла медленно Марылька.

– Хам, хлоп! – пожал надменно плечами Чаплинский. – Конечно, он попадет не сегодня-завтра к нам на кол; за ним уже послали погоню. Но здесь он пользуется большею силой, чем любой король в своей земле. Все это было предано ему; по одному его слову встанут все!

Слабый, подавленный вздох вырвался из груди Maрыльки, и все лицо ее покрылось вдруг горячим румянцем.

– Но разве так они опасны? – поспешила она спросить.

– Конечно, нет! Сволочь, которую нужно разогнать плетьми! Но так как ими кишит вся округа, то, клянусь всеми чертями, я не ищу с ними встречи и предпочитаю уйти из этой бойни, чтоб они не сделали бигоса из моих потрохов!

– Пан труслив, как баба! – произнесла презрительно Марылька, бросая на Чаплинского гадливый взгляд.

Чаплинский побагровел.

– Заботливость о моей королеве пани принимает за трусость. Хорошо! Но, если бы я был трусом, я бежал бы сам, а не вез с собой и пани, из-за которой и загорелся сыр-бор.

– Пан думает, что Хмельницкий поднял все восстание из-за меня? – спросила каким-то странным голосом Марылька.

– А то ж из-за кого же? Быть может, из-за этих хлопов? Го-го! Сидел же он до сих пор, как гриб, и не помышлял о мятежах, а как только пани покинула его, так вся кровь и закипела в этом диком волке. О, теперь, я знаю, он готов обратить в руину всю Польшу, погубить сотни, тысячи людей, лишь бы добиться своего и силой взять, пани назад!

Марылька молчала. Высокая грудь ее подымалась часто и порывисто; прелестная головка была гордо закинута назад; глаза горели каким-то странным светом; жаркий румянец вспыхивал на щеках.

– Из-за меня… всю Польшу, – повторила она медленно, словно упиваясь едким блаженством этих слов.

– То-то ж и дело! – продолжал Чаплинский, не замечая ее состояния. – Что бы мне было, если бы меня и поймал Хмельницкий? Я не изменял ему.: Я только взял пани с ее собственной воли, о чем досконально известно и ему… Впрочем, окинул он Марыльку насмешливым взглядом, – если пани думает, что этот седой кавалер в бычачьей шкуре встретит ее и теперь любезно, то…

Теперь уже Марылька вспыхнула до корня волос.

– Уж лучше кавалер в бычачьей коже, чем в заячьей! – перебила она его резко. – По крайности, с ним бы не приходилось бегать от хлопов, как зайцу от гончих собак!

Чаплинский готовился ответить ей что-то, когда дверь распахнулась, и в комнату вбежал бледный, как полотно, Ясинский.

– Что, что такое? – всполошился Чаплинский, схватываясь растерянно с места.

– Беда, пане… кругом творится что-то неладное… Из Зеленого Байрака ушли куда-то все люди… Веселый Кут тоже опустел… кругом что-то шепчут… при приближении пана разбегаются… Я боюсь, что старый лис не бросился в Сечь, а припрятался где-нибудь здесь.

Марылька побледнела и ухватилась рукою за стол.

– Сто тысяч дьяволов рогами им в зубы! – вскрикнул Чаплинский, хватаясь за волосы. – Ну, край, где каждую секунду можешь ожидать, что подлое хлопство сварит из тебя себе на потеху щи! И ко всему еще прячься от этого сорвавшегося с узды жеребца! Надеюсь, что теперь моя королева не станет спорить против моих слов, обратился он к Марыльке, – и поторопится отдать приказание слугам, чтоб паковали возы.

Марылька бросила на Чаплинского полный гадливости и презрения взгляд и молча вышла из комнаты.

– Неужели же пан бросит меня здесь? – припал к ногам Чаплинского Ясинский. – Клянусь всеми святыми, я готов бежать за паном хоть в болото, только бы не встретиться с этим псом!

– Тише, – заговорил торопливо Чаплинский, поглядывая на дверь, – ты знаешь, где я припрятал Оксану?

– Знаю.

– Я дам тебе лист со своею печатью, скачи к бабе… Забирай девушку… только смотри, свяжи ее… змееныш кусается больно… да в крытые сани… и голову завяжи, чтоб не было слышно крика… бери с собою хоть десять слуг… выезжай сейчас же… только окольным путем… Комаровский взбеленился… надо прятаться от него, за Киевом съедемся, только чтоб Марылька, знаешь… и покоевка у ней глазастая…

– Знаю, знаю! – замотал головою Ясинский.

– Лети ж, торопись скорее, выезжай на рассвете… Смотри, чтоб никто не заметил. Едем в Литву!

– Служу до смерти вельможному пану! – охватил ноги Чаплинского Ясинский и, быстро поднявшись, скрылся в дверях.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 312 – 320.