6. Ассигнация попадает к кабатчику
Евгений Гребенка
Лиза крепко сжала меня в руке, и мне стало ничего не видно. Она меня так долго жала и комкала, что я даже потеряла чувство слуха, говоря языком человеческим, упала в обморок, и когда пришла в себя, то была уже в саду. Лиза, растревоженная, разглаживала меня дрожавшими руками; ее лицо горело, из глаз капали на меня горячие слезы, а кругом было свежо и приятно, день вечерел, цветы и деревья цвели; недалеко подле забора в кусте сирени пел соловей.
Стемнело, соловей вдруг перестал петь и вылетел из куста: за забором послышался шорох. Кто-то лез через забор. Лиза запихнула меня за пазуху, и скоро я услышала:
– Ты, Лиза?
– Я, Степан…
– Вот я с тобой, моя ненаглядная! Ну, как прошел день? Не обижали ли тебя, не били ли?
– Нет, Степан.
– Отчего же ты такая невеселая?
– Не от чего мне веселиться.
– И то правда. Отчего же ты плачешь? Не рада мне, что ли?
Лиза прислонилась к плечу Степана и зарыдала, всилу выговаривая:
– Видит бог, как я тебе рада… А плачу я оттого…
– Отчего?
– Сама не знаю отчего. На душе тяжело…
– Все переменится, Лиза, погоди; легко будет. Вот я уже собрал немного деньжонок, разбогатею – заживем!
– Что-то не верится, Степан. А я тебе принесла денег – возьми их. Я их достала для тебя.
И Лиза подала меня Степану.
– Ба! Пятирублевая!.. Спасибо!.. Да откуда ты взяла ее? Господа, говорят, и гривенничком не разорятся, и платье-то шьют дворне все поуже да покороче, чтоб меньше выходило…
– Уж не украла! Собрала… да… собрала… Прощай, кто-то идет!
Лиза побежала, а Степан, притаясь за кустом, долго смотрел ей вслед, после перелез через забор и пошел дорогою на село, мимо сада, через плотину.
На мосту, у мельницы, сидело несколько человек; перед ними, в фуражке, важничал Егорка, камердинер Фомы Фомича.
– Так он того?.. – говорил старик-мельник.
– Еще бы! – отвечал смеясь Егорка, видимо, уже немного подпивший. – Он у нас был такой молодец в полку, что держись… Страх охоч до баб: ему хоть хлеба не давай!
– Вишь ты! – печально заметил другой голос.
– А ты, дядя Пантелей, и призадумался. Видно, у него хорошие дочки!..
– Что у меня за дочки! Такие дрянные, что самому смотреть досадно.
– Не хитри, дядя. Да коли правду сказать, ведь он и наградит всякую. Сами увидите, не в челне – на берегу, не сегодня-завтра…
– А что, а что?
– Да так, ничего, авось, увидите барскую барыню – уж я его натуру знаю.
– Расскажите, Егор Иванович.
– Да уж коли ему кто полюбится, так месяц али и два никому перед тем ровни нет, пока не прискучит – вот как!.. Увидите…
– А разве кто есть? Уж не из губернии ли привезли?
– Своя, ребята!
– Своя? Кто ж это? Шутишь, Егор Иванович!
– Что я, парень какой, али вы девки, чтоб шутки шутить. Коли говорю, так правда.
– Уж не Лиза ли?
– Угадал, дядя! Посмотри, как она теперь заживет: будем ей кланяться, а деньгами все село забросает!
– Да полно, она ли? – спросил мельник.
– Я не вру, старик, хоть и в походах бывал. Подождите: сами увидите. Что так не весел, Степан?
– Раздумье, берет, братцы. Есть у меня деньги, да не знаю, куда их деть.
– Эк призадумался! Есть лишняя деньга – ребром ее: и самому весело, и приятелей угостишь. Не с деньгами жить, а с добрыми людьми.
– Думаю я сам, да человек-то я непьющий, Егор Иванович…
– Вон-на! А кажись, на возрасте, да еще мастеровой: живая деньга водится, словно рыба в пруде, и не пьет! Эх, брат Степан, поживи больше, увидишь сам – только и нашего, что выпил.
– Правда правда! Так идем, я угощаю.
И вот целая гурьба потянулась за Степаном в кабак. Сели гости на лавке за стол, сел и Степан и выкинул меня, словно руки обжег, на грязный стол, залитый вином, и закричал: «Вина, хозяин! Бери деньги, давай вина!»
– На сколько?
– На все; да бери скорее деньги, не то я сожгу их.
Гости переглянулись и начали пить. Степан пил вдвое против их и скоро стал заговариваться и ругать барина. Егорка из приличия немного заступился за барина. Степан обругал Егора еще хуже; тогда Егор сильно заступился за барина, сослался на свидетелей, что, мол, и таким и сяким называл его благородие и похвалялся, бог знает на что. Связали Степана и повели на барский двор.
– Славный малый этот Степан! – говорил хозяин кабака, считая выручку. – И дернула его нечистая говорить такие речи! Ох-ох! Молодо – зелено! А начал хорошо; да, кажись, ему уже не бывать у меня в гостях: Фома Фомич не любит шутить. Ох-ох!..