Начальная страница

МЫСЛЕННОЕ ДРЕВО

Мы делаем Украину – українською!

?

Из народной памяти

Ив. Егоров

«Среди рассказов о временах малороссийских «гетьманов», среди смутных воспоминаний о давно минувшей жизни Украины, в особенности о её войнах с «Польщею», – в нашей местности [сообщено из с. Куреня, Конотопского уезда] живёт сказание о знаменитом полковнике Семёне Палее. Вот это сказание:

«Вся эта земля (Малороссия) издавна была гетманская, а дальше была земля Московская. В гетманской земле жили все казаки; у каждого казака был конь, седло и сабля, и все, кто только мог, шли на войну, – только дети, старики да «жинки» дома оставались. А правили этой землёй гетманы, которые жили в Батурине [в 25 верстах от Куреня]. За Киевом была ещё земля – польская; поляки очень хотели завоевать казацкое войско, чтобы владеть гетманщиной. Только как они ни хитрили, а всё-таки забрать гетманщину им не удалось, потому что был в Малороссии один такой воин, которого никто завоевать не мог. Звали этого богатыря Семён Палий. Бывало, пойдёт он на войну и только глянет на ляшское войско, как там и начнутся ссоры между собой да драки, а казацкого войска не трогают – боятся Палия. А всё оттого, что слово такое сильное он знал, и этого слова его все боялись, а на голове у него двенадцать огней горело; не всякий только человек эти огни видеть мог. Любили Палия гетманы, любили его и казаки. Но вот сделался в Батурине гетманом Мазепа и очень почему-то не полюбил Палия и задумал непременно его погубить. Только силой он этого сделать никак не мог, а всё сделал хитростью: позвал Палия к себе, «очарувал» его, заковал в цепи и посадил в острог. Тогда Палий и говорит Мазепе: «Отпусти ты меня на свободу! Я сам куда-либо скроюсь и мешать тебе ни в чём не буду, – делай тогда, что хочешь». Послушал его Мазепа и отпустил на волю; а Палий как только вышел из острога, так неизвестно где и скрылся; говорят, будто замуровал себя живым в землю. А как не стало Палия, то пришёл в гетманщину с войском московский царь и завоевал её себе».

Есть в нашей околице рассказы и о других героях «ридной гетьманщины», но народная память не сохранила их имён; наряду же с этим фантазия народа создала много героев мифических, щедро наделив их и силой, и красотой, и мужеством, и любовью к Украине, а вместе с тем непременно и знанием чего-то сверх естественного. В одно и то же время они являются и богатырями-героями, и колдунами-чародеями; даже больше, – если отнять от них чародейство, то они перестают быть и героями.

Вообще нужно сказать, что вера в существование ведьм, колдунов и т. п. чародеев среди жителей Куреня не утрачена ещё и до сих пор; причём, следуя заветам предков, всех чародеев куренцы обыкновенно делят на два главных класса – «учёных» и «прирождённых». «Прирождённые» чародеи, по мнению народа, много сильнее своих «учёных» коллег и без труда во всякое время могут разрушить козни этих последних; но «прирождённые» чародеи встречаются будто бы очень редко. Плодливей же всех оказывается порода ведьм; в Курене, как передают местные сказания, они не переводились никогда. «Хиба ж то можно, говорят куренцы, щоб село та було без ведьмы?» При этом родоначальницей всех куренских ведьм считают ту которая закляла реку.

Впрочем, другое местное предание снимает с ведьмы всякую в этом ответственность, а виновником исчезновения реки считает чабана. «Однажды, говорит предание, во время сильного разлива в реке утопилась целая отара овец. Рассерженный чабан отыскал тогда «жерло», через которое «из-под земли» выходила река, заткнул это отверстие вовной, накрыл сверху сковородой и «заклял». Скоро на этом месте образовалось болото, а река мало-помалу начала высыхать. Умер и чабан, не открыв никому, где и как «запер» он реку». По уверению куренцев «выпустить реку опять наружу» мог только один человек – именно дьякон Авксентий Бунчуков, который знал все проделки чародея-пастуха и мог их разрушить. Но о таких способностях своего дьякона куренцы узнали только тогда, когда Бунчуков был сослан в Сибирь [он оказался организатором шайки грабителей].

Вспоминая старину, жители Куреня рассказывают, что будто вскоре после того, как поселились здесь синельники, пришёл ещё человек и хотел поселиться рядом с ними. – «Нет!» сказали синельники: «Мы прежде тебя тут жить стали, поэтому земля эта наша, а ты иди ищи себе места для селитьбы где-либо ещё». Вообще, по народному воспоминанию, в то далёкое время каждый, кто приходил сюда селиться, «брав соби земли, сколько хотив». Но тем не менее, будто бы споров за землю всё-таки не было никаких. А одна из относящихся к тому отдалённому времени местных легенд рассказывает, что будто бы каждому новому поселенцу Куреня при наделении его землёй давали в руки стрелу; он пускал её по известному направлению лука, и там, где стрела упадала, намечалась для новоприбывшего граница земельного участка.

Жители Куреня искони занимались и занимаются земледелием; но в прежнее время некоторые из них, преимущественно те, которые имели в семьях достаточно рабочих рук, занимались ещё чумачеством, совершая за лето две, а иногда и три поездки в Крым за солью. Принимались иногда за этот промысел и одиночки-хозяева, но в большинстве случаев больше теряли, чем приобретали. Прекрасной иллюстрацией к этому может служить следующий рассказ одного из куренских казаков о том, почему у него нет земли:

- «Мій дид (нехай вин на тим свити царствує) мав земли чимало! Тильки нема знать з чого стало – задумав дид чумаковать, а волив не було. Тоди дид згадав сам соби так: «Розми-няю волив на землю!» Просылы, просылы его, щоб вин сёго не робыв, а вин все свое: «Розми-няю! Продам!» – та й годи. И справди, – зараз же писля Велыкодня проминяв усю землю на пару волив, решето сухарив и виз, сив на виз и пойихав на Донщыну А волы на дорози взя-лы та й подохлы. Зажурывся дид, – зоставсь у степу без волив и без грошей, тильки сам виз. Продав его дид, а сам ледве-ледве до дому прыйшов – трохи не вмер. Оттак и зосталысь мы без шматка земли».

Но и этот козак уверен, что неудача деда последовала от того, что все «так ему було пороблено».

Журнал «Киевская старина» 1904 г. № 3

Опубликовано : Купола (Киев), 2006 г., вып. 3, c. 60 – 61.