Мемуар пятнадцатый
Г.Ф.Квитка-Основьяненко
Неудачи меня не остановили. Я не из тех, чтобы задуманное оставить. Дойду до своего. Я еще не всех своих братий сочинителей и писателей обошел. Вперед. И пошел я также к великому уму нашего века, неутомимо трудящемуся об очищении нашего языка, изобревшего много полезного в правописании наших и даже иностранных слов. Ведь чудо какой хитрец! Напишет иностранное слово – и ничего, да как на кончике приставит к нему русский набалдашничек, так прелесть! По неволе расхохочешься! Штукарь, право.
Идучи к нему, я запасся разными остротами и книжными словами, чтоб, знаете, с ученым говорить ученностно, а он – слышал я – любит и требует, чтобы так писали, как говорят, и говорили бы, как пишут. На таков конец я прочел одну нововышедшую книгу «Путешествие Хаджи-баба», переведенную и переделанную великим штукарем русского слова. Применяясь к слогу этого великого переводчика, я мог свободно говорить и изъясняться так же точно, как и та книга глаголала. Ободрясь, вошел к нему.
Батюшки-светы!… что за кабинет!.. Я думаю ученейший во всем мире. Мебель отличная, шкафы великолепные с чудесными книгами… а какая чернилица!..
Немного оторопев от поразившего меня великолепия, я собрался с духом и начал ораторствовать: «Благодарю сей случай, который доставил мне сию возможность, видеть оного мужа, коего оная слава в сей век».
– Что вы за чепуху несете? – вскричал великий муж – По-каковски вы говорите? Разве вы не читали моих острот на эти варварские слова? Я гоню их со свету, а тут…
- Я заимствовал их у знаменитого переводчика «Путешествия Хаджи-бабы», там «сей» и «оный» красуются на каждой строчке и душат читателя…
- Да, – сказал он, немного смутясь, – это… так… это прежде еще объявленного мною гонения на эти слова. В наш век надобно же чем-нибудь отличиться, прославиться, изумить, удивить, поразить, ошеломить, восхитить…
Наговоривши мне подобного, наконец он спросил меня, какую надобность имею в нем. Узнав, что желаю быть его сотрудником, он очень обрадовался и тотчас предложил мне написать что-нибудь для его журнала, хотя на две странички, не достает-де.
Я чистосердечно сказал ему, что не могу вдруг написать, а просил у него чего-нибудь из его сочинений, чтобы подделаться под его слог, язык, правила… иначе мне трудно будет.
– Эка важность сочинять, – воскликнул он. – Так думают чудаки, педанты, невежи, необразованные, неопытные, простаки, что для сочинения нужны знания, сведения, ученость, опыт, практика, труд, обработка, чистота, слог, – все вздор, пустяки, нелепость, неверность, мечта, химера.
Ведь вы говорите писать умеете! – Вот и конец концов. Пишите, как говорите. К чему нам язык книжный? Долой его, взашей, на рынок, в воду, в пропасть бездонную. Пишут для тех, с которыми говорят, а потому и писать так надобно, как бы вы им что пересказывали. Правда, есть еще умники, не слушающие меня: они никак не отстают от pedant'изма: чистят слог, подбирают слово к слову, точно как бисер снизывают под тень, придерживаются правил, о которых – откровенно говоря – я не знав их, вовсе не забочусь.
Конечно, их писание, их сочинения сладко и поучительно читать, западает многое в мысль, призадуматься над их рассуждением, соглашаешься, едришь… но если мне начать так писать, так первое, это выше моего понятия, способности, смысла, рассуждения, и второе, что у меня в двенадцать лет выйдет одна книга моего журнала; и для того я решился испровергнуть все, переделать этот тощий, слабый, чахлый, бедный русский язык, обогатить его своими остротами, поставить его кверху ногами, перетолочь вдребезги, перековеркать вовсе, и с этою целью принялся издавать журнал, пустился кубарем под гору.
Оспариваю все, ни с кем не соглашаюсь, кричу, опровергаю, ломаю, коверкаю, швыряю, топчу, трощу все и всех; но чтобы рассуждениями и доказательствами – которых, говоря правду, я не знаю и составить не могу – не изнурить себя и не высказать с невыгодной стороны, я принялся за шутки, насмешки, кощунство, гаерство, Bouffon'ство, скоморошество… и успел в своем намерении, т. е. собрал подписчиков на свой журнал малу толику (причем великий муж ударял себя по карману). Будет с меня пока.
Живу, как видите, ем плотно, сытно, вкусно, знатно, славно, смачно, изобильно, роскошно, аккуратно, солидно, степенно, важно. Желающие усовершенствоваться в языке и не постигая правил его, завидуют – как они называют – легкости слога моего, пустились подражать мне слепо. Я хохочу, что даже я дерзостью, отвагою, предприимчивостью, решительностью, самонадеянностью, настойчивостью, самохвальством мог составить себе единомыслителей и повлечь их за собою.
Уже есть мои правила, моя школа, мои последователи, я произвел реформу в языке… горжусь!.. Бросил камень в воду, пусть другие трудятся вынуть его, скоро ли успеют. С другой стороны, видя от здравомыслящих, а потому и противников моих, равнодушие, холодность, легкие насмешки над моими нововводимыми правилами, и боясь чтобы они таким презрением не отняли от меня славы, т. е. способов к продолжению такой славной, завидной, покойной, беспечной, легкой жизни, я в своем журнале хвалю себя со всею дерзостью, хвастливостью – благодарю за внимание «к трудам моим», провозвещаю о числе подписчиков и тут не жалею нулей. Что нуль? Ничего.
Предсказываю скорое уничтожение моим противникам… но уже сил моих недостает! Пишу обо всем и на разные лады; пишу от себя, пишу под выдуманным именем, вступающее ко мне для журнала на свой лад исправляю, переменяю, изменяю, раздираю, сшиваю, стачаю, и признаюсь, устал. Будьте великодушны, помогите мне, пишите статьи в моем вкусе – и я вас озолочу, засыплю деньгами, для коих только и нужно писать. Науки, познания, сведения, открытия – вздор, чепуха, дребедень, сор, дрянь. Деньги и деньги. В них все благо. Примитесь, прошу вас, сочувствуйте моему журналу единственному, чудесному, образцовому, несравненному, неподражаемому…
Со всею скромностью, будто не надеясь на себя, я почти отговаривался написать что-нибудь занимательное, потому что… – примолвил я, – хотя и приходят мысли, но это так, просто, мысли ни о чем…
– Ах, какая находка! – вскричал он торжественно. – Да это золото, алмаз, изумруд, клад, выигрыш. Мысли ни о чем! Изящная статья для моего журнала. Теперь я вас ни о чем больше не прошу, как не придумывать о чем писать. Пишите мысли свои, пишите, что будет приходить в голову; поспешайте передавать бумаге все бродящее в голове вашей; за словами не гоняйтесь; украшайте шутками, дерзкими выходками, пишите так, хотя бы после вашей статьи нужно было и покурить в комнате, нужды нет; это правило мое, вкус мой, собственный, незанятый, мною придуманный, мною удерживаемый… да вот, для образца, книга моего сочинения. Подражайте ей, и вы будете великий писатель, т[о] е[сть] приобретете много денег.
Получив еще кое-какие наставления, я поспешил от него домой, чтобы приняться за работу и уверить почтенного моего покровителя, что я буду у него не пустой сотрудник.
Примітки
… к великому уму нашего века… изобревшего много полезного в правописании наших и даже иностранных слов. – Йдеться про О. Сенковського.
… нововышедшую книгу «Путешествие Хаджи-баба»… – Йдеться про «Походження Мирзи-Хаджи-Баба-Исфагани в Персии и Турции или Персидский Жилблаз, изд. Бароном Брамбеусом», 4 ч. Спб., 1831 – переробку О. Сенковським твору англійського письменника Джеймса Морієра «The adventures of Hajjibaba of Ispahan» (1824).
Жилблаз – герой авантюрного роману «Пригоди Жилблаза де Сантіл'яни» французького сатирика, романіста Лесажа Алена Рене (1668 – 1747).
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1981 р., т. 7, с. 409 – 411.