Капитан Скворцов и Пазинька
Г. Ф. Квитка-Основьяненко
И точно, судьба принялась устроить участь Пазинькину. Поблизости, в имении Кирилла Петровича, как и во всех близлежащих деревнях, расположены были квартирами роты пехотных батальонов. В селе нашего Шпака квартировал ротный командир, капитан Иван Семенович Скворцов, в форме пехотный офицер: молод, строен, красив, ловок, умен, сметлив, образован, как воспитанник кадетского корпуса, но беден и не имел в виду ниоткуда получить что-либо, кроме небольшого домишка в русском губернском городе, если прежде него умрет родной дядя, отставной генерал-майор. В этом обнадеживал дядюшка своего племянника и сверх того обещевал отказать ему и всю движимость, какая останется после него в доме, с условием только, чтобы племянник не женился «без расчета», яснее – без приданого.
Итак, видимое дело было, что Ивану Семеновичу иначе нельзя устроить своей участи, как выгодною женитьбою на достаточной деревенской барышне. При частых переменах квартир он находил и достойных невест так же часто; первое дело – влюбить в себя деревенскую девицу – он успевал скоро; и которая бы из них уклонилась от этой сладости?
Года два не видав ничего порядочного, вдруг увидеть красивого, ловкого, молодого офицера и услышать от него льстивые похвалы… как тут устоять? Итак, сделав первое дело, он приступал ко второму; как почтительный племянник, а не как жаждущий получить в наследство старенький домик о пяти комнатах, он писал к дяде, просил позволения на брак с такою. Получив согласие, приступал к третьему: относился к родителям девушки, от коих всегда получал отказ. Эти родители ужасные люди! Имея красивых дочерей с достаточным приданым, иначе не хотят выдать их, как за богатых, а о бедном и думать не хотят.
Иван Семенович, получая на всех квартирах отказы, не терял надежду на будущее, и потому, занявши квартиру в селе Кирилла Петровича и услыша, что у него одна дочь, наследница такого имения, которое превышало имения тех невест, на коих он когда-либо сватался, – тут было о чем подумать и расположить план атаки, он поспешил засвидетельствовать свое почтение хозяину деревни и был им радушно принят. Умный, образованный собеседник в деревне – находка и не одному Кириллу Петровичу.
Не прошло полных трех дней, как Иван Семенович, выслушав все выигрыши христиносов, знал потери карлистов, затвердил имена генералов обеих партий и с нетерпением ожидал, когда Изабелла, истребив всех мятежников, станет покойно владычествовать. Хвалил масла и медовые варенья Фенны Степановны (сахарными его еще не потчевали, потому что он гость не из важных; от наливок же он с первого раза отказался под предлогом, что не начинал еще пить ничего крепкого – условие, необходимое для желающего войти в доверенность родителей), хвалил и просил научить его, как это все так отлично делается, а он бы научил тому тетушку свою, генеральшу…
– Так ваш дядюшка генерал? – спрашивал Кирилл Петрович.
– Да-с.
И после того Кирилл Петрович не садился прежде Ивана Семеновича и во всем сделался к нему «политичнее».
На Пазиньку он и не смотрел никогда, и в первый раз, когда она вошла, Иван Семенович и не приподнялся со стула, чтобы ей поклониться, да уже Кирилл Петрович сказал: «Это дочь наша». Тут только он привстал и сухо поклонился. Далее таких поклонов дело не шло очень долго.
Как между тем он же, Иван Семенович, самым точным образом сшивал газеты Кириллу Петровичу, а сидя в спальне Фенны Степановны, всколачивал в большой бутыли сметану на масло или наблюдал за жаром жаровни, на коей варилось медовое яблочное «повидло»; потом уже бегал по кладовым и отыскивал Мотрю к барыне, кличущей ее.
Одним словом, не прошло и месяца, как Иван Семенович в доме Шпаков не только был как свой, но сделался необходимым. Кирилл Петрович и Фенна Степановна скучали, если Иван Семенович по службе отлучался на несколько дней или если даже к ужину не приходил; а об обедах и говорить нечего; он обедал каждый день у Шпаков, и уже посуда поставлялась не фаянсовая, а простая, и прислуга была не в синих сюртуках и не в немецких сапогах.
Уже он свободно разговаривал и даже зашучивал с Пазинькою. Она оставила обыкновенную свою робость и не только свободно отвечала, но иногда относилась к нему с вопросами, наприм.: «Не прикажете ли подать вам покушать ягодок каких?» и т. под. Он начал было называть ее Пелагеею Кирилловною, но Фенна Степановна против этого восстала и сказала:
– Да ну тебя! (дружественное «ты» он приобрел почти с первого знакомства). Еще и такую девчонку величать; она дитя против тебя, да ты же и капитан; Пазинька, да и Пазинька, по-нашему.
И Иван Семенович со всем усердием величал ее Пазинькою, а в отсутствие родителей прибавлял: «Милая Пазинька».
– Любите ли вы читать книги, милая Пазинька? – спросил он ее, когда они, вычищая из вишен косточки для варенья, остались одни.
– О, как же! Очень люблю.
– Какой у вас любимый сочинитель?
– Люби, Гари и Попов. Я только этого сочинителя и читала.
Такому ответу не удивился Иван Семенович: он слыхал часто подобные. Ему нужно было с этой точки начать свою атаку к невинному сердечку Пазинькиному – и так он, к слову пришлось, предложил ей книжечек еще новейших сочинителей.
– Ах, сделайте милость, одолжите! – просила Пазинька. – И, пожалуйста, каких пожальче: я люблю жалкие истории. Только знаете что? Когда будете давать книжки, то как можно посекретнее, чтоб маменька не видала.
Ивану Семеновичу очень не противно было такое условие, и Фенна Степановна точно никогда не заметила, когда он приносил и передавал дочери ее книжечки в премиленьких переплетцах. Все лучшие творения наших известных писателей Пазинька уже прочла, оплакала страдавших героев в них, восхищалась их счастьем; читала лучшие стихотворения, и не только читала, но и понимала, разумеется, не красоты и не изящность в них, а содержание, – довольно и того для «Пазиньки, дочери Кирилла Петровича и Фенны Степановны Шпаков и ученицы madame Torchon и конюха Мирошки».
Одного не могла понять Пазинька: отчего это Иван Семенович, когда отдает ей книги, то непременно пожмет ее руку и так ей быстро смотрит в глаза, что ее даже начнет морозить со спины; а вот недавно начал при вручении книг уже просить, чтоб она ему улыбнулась; она исполняла просьбу его, но не понимала, для чего это ему? Поверив свою улыбку в зеркало, она, не найдя в ней ничего особенного, осталась при своем недоумении. Как вот в каком-то романе начитала, не то чтобы подобное тому, но объяснившее, для чего он это делает… Ага! Бедная Пазинька, разгадавши эту штуку, бросила книгу, лежала, думала, щечки ее раскраснелись, глазки мутились, иногда проскакивали слезки… думала, а между тем свечка все горит, хоть солнце и давно уже взошло…
В тот день встреча Пазиньки с Иваном Семеновичем была, как должно в подобном положении: лишь она слышала приближающиеся шаги его, то, как птичка, быстро убегала в свою комнату и дрожала всем телом; когда же непременно должна была находиться в присутствии его, то не видела света божьего, не расслышивала приказаний матери и отвечала все напротив. А он, Иван Семенович, и ничего! Еще все веселее был, нежели вчера, охотнее бегал по всем посылкам Фенны Степановны, а на Пазиньку и не глядит. «Спасибо ему, что хоть при маменьке не смотрит на меня!» – думала Пазинька.
Окончив вечерние приказания, что должны сделать женщины завтра, Пазинька спешила раздеться и заняться романом, дочитать самое интересное, а она остановилась вчера на самом прелестном месте… Нетерпение, внутреннее волнение, предчувствие удовольствия от чтения такой произвели на щечках ее румянец, что Дуняша, раздевая ее, заметила и даже вскрикнула:
– Ах, барышня, какие вы хорошенькие! Ну, как бы увидел вас теперь Иван Семенович!
– Так что же? – вскрикнула Пазинька, поспешно закутываясь вся в одеяло, как будто бы Иван Семенович вот-вот и войдет.
– Так-то, барышня, что мы все, дворовые, думаем: как бы он вас посватал, а вы бы за него пошли, то-то бы парочка была! Вы хорошенькая, и он красавчик. Как бы вас теперь увидел, то, верно, завтра бы и посватал.
– Бог знает что! Иди себе, я спать хочу, – сказала Пазинька и начала жмурить свои прелестные смутившиеся глазки.
А неправда же, Пелагея Кирилловна; вы вовсе не хотите спать; вы встали с постели; из шкафика своего, от которого ключ у вас на снурочке висит на шейке, достали милую книжечку и принялись было читать… но что-то вы читаемого не понимаете; у вас в ушах раздаются последние слова Дуняшины… Вот вы положили книжечку, ручки свои скрестили на белой прелестной груди вашей, задумались… А о чем вы думаете, Пелагея Кирилловна, а?.. Ну, как Фенна Степановна узнает наши мысли?.. Уф! это предположение вас испугало, вы вскочили… Ах, боже мой! уже солнце взошло!.. Опять вы провели ночь странно, необыкновенно!..
День за день случай доставлял часто встречаться Пазиньке с Иваном Семеновичем, быть с ним вместе, переливать заслащенные водки из одного штофа в другой – и ничего; как будто ничего и не было между ними. Иван Семенович, доставляя Пазиньке книги, просил ее улыбнуться; она улыбнется, а наконец уже начала и приговаривать:
– К чему… Для чего вам это?..
– Для моего счастья! – скажет Иван Семенович и уйдет скоро. Бог знает, к чему он это говорит?..
В один день Иван Семенович, вручая книги Пазиньке, не говоря ни слова, вдруг поцеловал ее ручку… Какое-то облако покрыло Пазиньку… она зашаталась, чуть не упала; облако медленно прошло, его нет, а она долго не могла сойти с места. Ручки же своей, на которой то место, где он поцеловал, горело как после лаписа, она боялась выставить на глаза матери и все прятала ее. По чему бы Фенне Степановне узнать, что Иван Семенович поцеловал руку дочери ее? да подите же вы с Пазинькою! Она этого ожидала и в необыкновенном положении провела весь этот день.
Скоро после того Пазинька возвратила книжки Ивану Семеновичу, и он опять поцеловал ручку ее. Принес новых книг, отдает, опять целует ручку. И уже так пошло, что Пазинька, отдавая или принимая книжки, наверное знает, что он поцелует ей руку; а если правду сказать, чуть ли она уже и не стала ожидать того и даже желать…
Однажды, видно в рассеянии, Иван Семенович, вместо беленькой ручки, да поцеловал Пазиньку в розовые губки… и как молния исчез…
– Что это такое?.. Что из этого будет? – через полчаса только могла Пазинька подумать и думала об этом весь день, против воли; губки ей напоминали о том: они горели, как будто после… нет не лаписа, а как будто после первого поцелуя любви. Помните ли, сударыня, как они горят? Ну вот, так они горели и у Пелагеи Кирилловны.
Примітки
Люби, Гари и Попов – В. Попов, Ф. Любі, Є. Гарій – видавці «Новостей русской литературы», додатку до «Московских ведомостей».
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 217 – 221.