40. Революция и Прасковья

Олекса Кирий

Я играл уже в другом драматическом кружке – кружке Семенихина, так как кружок Городецкого распался. Почти все любители его кружка перешли к Семенихину.

Семенихин был веселого нрава человек. Он был неподражаемым комиком и мог бы сыграть любую комическую роль без грима. Он, казалось, был рожден для этих ролей. Особенно удавалась ему роль Стецька из комедии «Сватання на Гончарівці». При появлении его на сцене в этой роли публика заливалась громким хохотом, дружно аплодируя, а он стоял на месте, не говоря ни слова. И режиссер он был не хуже Городецкого.

Жена его, Полина Ивановна, была красавицей, исполняла все роли прекрасно, в особенности любовные.

В этом кружке существовал еще и революционный, нелегальный кружок, преследовавший следующие цели: забастовки, сокращение рабочего дня, увеличение заработной платы рабочим, борьба со штрафами, которые налагались хозяевами на рабочих. Кружок собирал деньги для политических заключенных.

Этот кружок состоял из десяти человек: я, Семенихин – банковский служащий, Васильев – электротехник, Воронов – электротехник, Логаненко – приказчик, Воргашкин – рабочий, Чарский – наборщик. В кружке было три девушки: Чеботарева – учительница, дочь шахтера, Голубенко и Кузнецова – работницы завода «Кубаноль».

Работа в этом кружке проводилась в секретном порядке.

Драматический кружок был удобным местом для революционеров.

Мы собирались на репетиции и после ухода домой тех, кто не состоял в революционном кружке, мы, десять человек, оставались и обсуждали революционные дела.

Прокламации нам приносили Варгашкин, Голубенко и Кузнецова.

Каждый раз, когда мы отправлялись расклеивать афиши, одновременно расклеивали и прокламации.

В драматическом кружке я близко познакомился с девушкой Чеботаревой. Было это так.

В квартире Семенихина была назначена репетиция пьесы.

Когда я пришел, собрались уже все любители, ожидали только меня.

Все сидели, только одна девушка стояла возле этажерки с раскрытой книгой и рассматривала ее.

– А вот наш драматург и поэт! – сказал Семенихин.

– Ну что вы говорите, Иван Тарасович! – возразил я.

Девушка, оставив книгу, взглянула на меня.

Я начал здороваться с любителями, а девушка, стоя у этажерки, наблюдала за мной.

Когда я подходил к ней, Семенихин сказал:

– Знакомьтесь, Прасковья Михайловна! Это наш поэт и драматург.

– Очень приятно, – проговорила она.

Мы пожали друг другу руки.

Семенихин мгновенно достал с этажерки мою пьесу и журнал «Рідний край», в котором было напечатано мое стихотворение «Выходь ти до мене, як місяць на небі…», и, подавая их девушке, сказал, указывая на меня:

– Вот автор!

Девушка была невысокого роста, одета в коричневое шерстяное платье; светловолосая; лицо ее не блистало красотой, но было очень симпатичное и приветливое. Голубые глаза ее смотрели на меня ласково и нежно, с любопытством.

Закрыв прежнюю книгу, она поставила ее на этажерку, села в кресло и впилась глазами в мою пьесу. Затем, бросив читать, раскрыла журнал и, найдя в нем мое стихотворение, с жаром и большим вниманием стала читать его, забыв обо всех присутствовавших. Читала долго, что-то думала. Потом снова принялась за пьесу.

Лишь когда я репетировал свою роль, она словно невзначай поглядывала на меня.

В репетируемой пьесе она не участвовала, а потому сидела и читала.

Когда репетиция была окончена, все простились с Семенихиными, вышли на улицу и стали расходиться.

– Вы в какую сторону идете? – спросила меня девушка.

– Я могу идти вправо, влево, прямо, назад – одним словом, куда хотите. Я человек свободный!

– В таком случае прошу вас проводить меня домой.

– С удовольствием, – ответил я.

Она взяла меня под руку, и мы скоро скрылись в темном переулке.

Был уже первый час ночи. Было тихо везде и страшно темно. На небе ни одной звездочки. На улице не видно ни одного прохожего. Город спал, лишь изредка слышался лай собаки.

Мы молча шли минуты две. Вдруг девушка спросила:

– Вы давно живете в Екатеринодаре?

– Пятый год. А вы?

– Я около года.

– А где вы служите?

– Я учительствую. Преподаю русский язык.

– Значит, вы с высшим образованием?

– Да. Я закончила Трубчевскую гимназию. А вы в каком высшем учебном заведении учились?

– Я? Я закончил три класса сельской школы. Не считаю это образованием. Там я выучился только писать и читать, и то безграмотно. Быть образованным человеком – это великое счастье. А то идешь всегда ощупью, как слепой, ищешь себе дорогу.

– А как же пишете такие прекрасные произведения?

– Это было давно, когда я закончил сельскую школу. Еще ребенком ушел из своего села в люди. Служил в городе Нежине мальчиком в различных магазинах, рабочим на сахарном заводе и теперь служу в суде писарем. Видел много людей, слышал много речей и сам учился говорить у людей. Я очень наблюдательный и внимательный. Все сразу схвачу, запомню навсегда. Много читал, а книги – главный учитель. И сейчас я учусь у книг. Больше мне нечем похвалиться. Я сказал вам всю правду. Произведения пишу, потому что знаю жизнь. До всего я присматриваюсь, до всего прислушиваюсь. Я много выпил горя, узнал нужду. Мои темы, мои герои, мои картины – то жизнь бедного народа, знакомые и родные мне образы. Вот почему так и получается. Чего сам не испытал, не выстрадал, того лучше не пиши, все равно ничего не выйдет, – сказал я и замолчал, чувствуя, как рука девушки сильнее сжала мою руку.

– Вы хорошо делаете, что говорите правду.

– Правда – это все. Неправдою свет пройдешь, но назад не вернешься. У нас на Украине люди говорят: «По правді роби, доброго й кінця сподівайся».

– Если вас не затруднит, я хочу вам рассказать о своей жизни. Никому еще не говорила об этом, вам хочу рассказать все. Вам нельзя не говорить правды.

Я выслушаю вас с великим вниманием и искренностью.

Она начала говорить с волнением:

Я родилась в селе Лопуше Орловской губернии Трубчевского уезда.

В селе разразилась холера. Умерла моя мать. Мне тогда был только один год. Отца моего, говорят люди, тогда дома не было. Он работал в Донбассе шахтером, и где он – я с того времени не знаю. Я осталась круглой сиротой. Люди добрые отвезли меня в город Трубчевск и отдали в детский сиротский приют. Это было очень большое подворье в конце города, обнесенное высокой каменной стеной.

Когда я начала подрастать и понимать окружающий мир, мне пришлось узнать много горя. Нас учили читать и писать, шить, вышивать, вязать, работать на огороде, в саду. Нас наказывали, били, оставляли голодными на целые сутки.

Будили нас очень рано. Мы вставали и пили чай. К чаю выдавали маленький кусочек черного хлеба и сахар. Маленький кусочек пиленого сахара делили на четыре части, и по этой четвертушке раздавали каждой.

После чая вели на работу. На участке сиротского приюта был посажен нашими руками большой огород. И вот мы там работали до обеда. Обед состоял из супа с крупой и маленького кусочка хлеба, а после обеда опять трудиться.

Всем собранным с огорода мы питались целую зиму.

Жили всегда впроголодь. Нас никуда не выпускали. И мы чувствовали себя, как в тюрьме за высокой стеной.

Иногда, особенно в воскресенья, удавалось перелазить через высокую стену и пробираться в город. В городе я просила подать что-нибудь на детский сиротский приют. Так удавалось собрать несколько копеек денег и харчей.

Мы с девчонками прятали то, что я приносила из города, и затем ели так, чтобы не заметили надзирательница и прислуга.

На Рождество и Пасху в приют приезжал какой-нибудь «благодетель» – толстый купец и привозил девочкам подарки: конфеты, пряники, а иногда ботиночки и материи на платьица.

Нас собирали, и мы начинали петь купцу: «Многая лета, многая лета», а купец сидел и только умиленно улыбался. Пока он сидел, нас угощали конфетками и пряниками, а как только купец уезжал домой, начальница приюта забирала все себе.

Так я жила. Я уже подросла. Осенью нужно было идти в гимназию. Гимназия была в ведении императрицы Марии Федоровны. В эту гимназию определяли и воспитанниц приюта. Мне требовалось гимназическое платье, а его у меня не было.

Занималась я тогда с одной барышней, дочерью богатого купца. Готовила ее в гимназию. Такая дура она была! Оденется с иголочки, надушится, а ничего не понимает.

И вот отец этой барышни, за то что я готовила его дочь в гимназию, приодел меня.

Я училась хорошо. Иногда меня приглашали дочери купцов к себе домой помогать им в предметах, по которым они отставали в гимназии. Там я часто обедала.

Одним словом, меня кормили купцы за то, что учила их дочерей-дур.

Голос девушки задрожал, и она расплакалась.

Насилуя ее успокоил.

Я закончила гимназию, – продолжала она, – с золотой медалью. А когда вышла из приюта, жала за двадцать копеек в день рожь у богатеев, чтобы заработать денег на дорогу в Екатеринодар. Приехала я к тетке, а тетки уже здесь не было. И добрые люди дали мне угол. Я устроилась учительницей.

Я ничего не имею, кроме комнатки, маленького столика да стула.

Правда, я богата своими знаниями, которые отдаю теперь ученикам и ученицам, таким же беднякам, как сама.

Мы подошли в ее квартире.

– Зайдемте ко мне? – пригласила она.

– С удовольствием, если не помешаю.

– Ну что вы!

Девушка постучала.

– Кто там? – послышался из темноты голос.

– Откройте. Это я, Паша.

Мы вошли. Девушка зажгла маленькую керосиновую лампу. Моим глазам предстала маленькая комнатка, в которой еле помещалась кровать, застланная старым байковым одеялом желтого цвета; маленький столик, покрытый газетой, и старый стул; на стене, на гвоздике, висело платье; на столе лежало несколько книжек. И больше ничего.

– Вот мое богатство! – сказал девушка смущенно и предложила мне сесть.

Я сел на стул и принялся рассматривать лежавшие на столе книги: синтаксис русского языка; домашний лечебник Флоринского, собрание стихотворений Никитина и книжка стихов Пушкина.

– У меня собственных книг нет. Эти взяла в школьной библиотеке, – словно оправдываясь, говорила девушка.

Ее откровенный рассказ о своем детстве, ее симпатичное лицо, ее голубые глаза, ее привлекательный голос, ее увлекательный разговор сразу завоевали мое сердце, и чем больше я слушал ее, тем больше мне хотелось слушать и не хотелось уходить.

Мы говорили с ней как старые друзья.

Прощаясь, она пригласила меня зайти к ней завтра вечером.

Я дал ей слово, что зайду обязательно.

На другой день я пришел к ней вечером, как обещал.

В комнате за маленьким столом сидели два высоких парня и две девушки и писали диктант, а она, маленькая, ходила взад и вперед по комнатке и диктовала им.

Когда я поздоровался, она сказала:

– Миша и ты, Вася, и вы, девочки, познакомьтесь. Это тот человек, о котором я говорила.

Мы познакомились.

Я присел и стал читать Пушкина.

Когда диктант был окончен, она взяла тетради и стала проверять

– Что ж ты, Миша, пишешь: сад сосновый, а лес фруктовый?

Миша покраснел.

– Это я ошибся, Прасковья Михайловна!

Все рассмеялись.

– Ну, на сегодня довольно, – и, задав своим ученикам новые уроки, она, обращаясь к парням, проговорила:

– Миша и ты, Вася, сыграйте что-нибудь! Пусть Алексей Андреевич послушает, как вы хорошо играете. Еще успеете на концерт.

Вася взял балалайку, а Миша мандолину, которые лежали на кровати, и заиграли марш «Тоска по родине», затем «Выйду ль я на реченьку», потом «Раскинулось море широко» и последнюю – революционную песню, тихо напевая:

Очутился я в Сибири,

В шахте темной и сырой…

Прасковья Михайловна подхватила альтом, а за ней я и все присутствовавшие запели:

Там я встретился с друзьями,

Здравствуй, друг и брат честной.

Далеко село родное,

А хотелось бы узнать,

Довелось ли односельцам

С шеи подати скачать.

[Песня считается народной. Н. Ж.]

Все пели дружно, с душой. Миша и Вася играли прекрасно.

Затем разом все вышли из квартиры. Вася и Миша пошли на концерт, где они играли, ученицы ушли к себе домой, а мы с Прасковьей Михайловной пошли к реке Кубани.

Вставала из-за гор желтолицая луна. Рваные облака плыли по небу, то закрывая, то открывая ее, и тогда луна на время освещала ярко город и улицы и заливала своим светом дома и сады.

– Какой вечер прекрасный. Как хороша природа, – сказала Прасковья Михайловна.

Нет таких слов, чтобы выразить всю прелесть природы. Сколько писателей, сколько поэтов писали тысячелетия и сейчас пишут про луну, про солнце, про звезды, про небо, про лес и реку; написали горы книг, а природа, словно вчера родилась, она вся такая юная, прекрасная, неисчерпаемая, как океан, необъятная и неразгаданная.

– А как было бы хорошо, если бы жизнь была такой прекрасной, как природа, – проговорила вновь Прасковья Михайловна.

– Жизнь прекрасна и есть, только для немногих. Богачи живут прекрасно. Они наслаждаются всеми прелестями жизни, берут от нее все. А бедняки тянут ярмо нужды и неволи от рождения до могилы.

– Так было и есть, – заметила Прасковья Михайловна.

– Так было, и так есть, но продолжаться больше не может. Нужно сбросить с себя ярмо. Нужно сбросить панов, и тогда народ будет один у власти, а для этого необходимо бороться. Без борьбы народ ничего не получит. Просить бедняку у пана свободы, жизни такой, какой он живет сам? Богач бедняку не даст добровольно, значит, нужно отнять у него все его богатство, а самого пана уничтожить. Но этого словами сделать нельзя. Тут нужны дела и дела. Тут нужны смелые, храбрые люди, готовые на все. Один, говорят, в поле не воин. Нужно, чтобы весь народ восстал. А то один восстанет, и его сейчас приберут богачи к своим рукам. Сначала в тюрьму, потом на каторгу, в Сибирь на поселение – и борец пропал. Я служу в суде. Все вижу, все знаю, как оно делается. Но что я, например, могу один сделать? Я делаю, но моя работа маленькая. Хотя от искры разгорается большое пламя, – говорил я.

– Говорите, говорите. Я вас слушаю с большим вниманием и вполне разделяю ваши мысли! – воскликнула Прасковья Михайловна.

– Я узнал ваше детство, вашу жизнь и теперь вижу, что вам не по дороге с панами, поэтому так и говорю с вами.

Я видел, как Прасковья Михайловна ловила каждое мое слово и что-то думала, сжимая сильнее мою руку.

Мы подошли к реке Кубани.

Уже луна поднялась высоко и проложила на черной глади реки свою золотистую дорогу.

Было тихо вокруг, только Кубань бурлила и несла вдаль свои воды.

Мы шли по берегу и долго молча глядели на реку.

– Пойдемте на дамбу, а по дамбе до железнодорожного моста, а от моста пройдем по железнодорожному полотну до городского сада, – предложил я Прасковье Михайловне.

– Я согласна идти с вами, куда вы скажете; делать все, что вы скажете, – ответила она.

Такой ответ тронул мое сердце.

Я взял ее под руку, и мы пошли берегом.

Тихо плескались волны. Казалось, они говорили о чем-то.

На середине реки была видна лодочка. Она уединенно плыла, и чей-то одинокий голос тенором пел песню.

Мы стали прислушиваться, и до нашего слуха долетели следующие слова:

Гей, Кубань – река могучая,

Ты века бурлишь,

И степями между кручами

В синее море воды мчишь.

Твои волны бегут вольные,

О свободе говорят,

Небеса, сады зеленые

В воды бурные глядят.

Скоро, скоро, Кубань быстрая

Станут делом все мечты,

Сбросим гнет, печали вечные,

Будем вольные, как ты.

Мы молча сошли на дамбу и пошли по ней. Прасковья Михайловна склонила ко мне на грудь свою голову. Я поцеловал ее, она обняла меня и также поцеловала.

– Любишь? – спросил я, и голос мой задрожал.

Она молча кивнула.

Было тихо вокруг. Светила луна, и мерцали высоко звезды. Слышались шум Кубани да шелест подсолнухов на огородах, тянувшихся вдоль дамбы. Далеко в городе светились огни.

Мы полюбили друг друга и через десять дней поженились. Я перевез к ней свой сундучок, в котором находились пара белья, полотенце да пара старых носков. Прасковья Михайловна вытащила из-под кровати свой чемоданчик, в котором были одно платье, одна сорочка да старые чулки. Вот все наше богатство. Мы посмеялись над ним, но чувствовали себя счастливыми. У нас не было почти ничего из вещей, но мы были молоды, у нас были силы, у нас были надежды, у нас было желание бороться за жизнь. Мы любили жизнь, а самое главное, мы любили друг друга, а где любовь – там и богатство.

Сухарі із водою,

Аби серце з тобою…

поется в украинской песне.

Мы наняли на Дубинке около вокзала светлую просторную квартиру в большом дворе с большим садом. Во дворе, кроме хозяина, никого не было. Я купил за пятьдесят копеек этажерку, большую бронзовую лампу за рубль; выписал «Библиотеку самообразования», «Историю Государства Российского», большой альбом «Нашествие Наполеона 1812 г.».

Так мы начали свою новую жизнь. Я за Прасковью Михайловну и она за меня готовы были и в огонь и в воду.