Наука не терпит одиночества

Беседу [с академиком В.А.Легасовым] вел Г.Алимов.

Его знают не только у нас в стране. В результате проведенного на Западе традиционного конкурса «Человек года» Валерий Алексеевич Легасов попал в десятку самых известных, отличившихся личностей, в разряд тех людей, кто был в центре внимания мировой общественности. Тут, конечно, особую роль сыграла чернобыльская трагедия, ведь академик Легасов принял активнейшее участив в ликвидации её последствий.

Наш корреспондент встретился с лауреатом Государственной и Ленинской премий, первым заместителем директора Института атомной энергии имени И.В.Курчатова, академиком В.Легасовым.

В: Кто вы по специальности – реакторщик, энергетик, физик, химик? Веди ваши интересы распространяются в разные области науки.

О: Нет, не реакторщик, я работаю в области технологий, обеспечивающих ядерные реакторы. Сами реакторы не входят в круг моих обязанностей. По специальности – физико-химик, закончил Менделеевский институт, факультет инженерный, физико-химический – он был в свое время создан Игорем Васильевичем Курчатовым. Там готовили специалистов, умеющих разделять изотопы, работать с радиоактивными веществами, знающих тонкости ядерных процессов.

В: Какие цели ставили перед собой, решив заняться наукой, или конкретных целей не было, не думали об этом?

О: Практически все студенты, заканчивая наш факультет, знали: пойдут работать в научно-исследовательские институты. Нас готовили к научной деятельности. В будущей научной работе мы представляли себе жизнь не только лишь как освоение ранее достигнутого. Все наши помыслы были заняты одним – мы должны обязательно поставить планку выше, хоть на одну ступеньку выше над ранее освоенным. Нас так воспитывали. Это было нашим знаменем. Я слежу за судьбой моих товарищей: они в разных местах работают, кто-то в науке, кто-то на производстве… Мы остаемся верны нашим помыслам.

Сейчас в Институте имени Курчатова возглавляю отделение молекулярной физики. Кстати, именно сюда в студенческие годы пришел для выполнения дипломной работы. И спустя несколько лет вернулся вновь в качестве аспиранта.

В: После чернобыльских событий мы не раз пытались связаться с вами. Это было практически невозможно. Сколько в общей сложности пробыли на месте аварии?

О: Приехал на АЭС уже 26 апреля вечером. Началась основная работа по локализации аварии. К 6 мая обстановка была более или менее ясна. Основные решения приняты. Потом по мере надобности я приезжал на станцию не раз. Словом, жил как бы на два дома. Сколько всего? Знаете, не считал. Много…

В: Чем вы конкретно занимались в Чернобыле? О чем заставило задуматься случившееся?

О: На АЭС нужны были специалисты, хорошо знающие ядерные процессы. Ничего героического там я не делал. Все действия были коллективными. Все предложения, что высказывались, надо было научно обосновать, не допустить неверных решений… И в том, что было сделано, есть доля моего труда. Но – только доля.

Теперь о размышлениях. К крупным авариям я был подготовлен. Еще несколько лет назад мне поручили в ГКНТ СССР возглавить группу так называеной общепромышленной безопасности. В силу своих профессиональных интересов занимался проблемой потенциальных опасностей от различных видов энергетики. Рассматривали технологическую систему в целом, выявляли наиболее уязвимые места. Был сделан вывод: во всем мире назревают крупные промышленные аварии, возникла качественно новая ситуация – резко возросли мощности, сосредоточенные на одной площадке, часто отданные «в руки» одному оператору. События у нас в стране и за рубежом показали, что опасения были ненапрасны. Но для меня полная неожиданность: авария произошла там, где в общем ее ждали менее всего, – на АЭС. Это представлялось маловероятным. Вспомним: сколько надо было последовательно совершить неправильных действий, чтобы такое случилось! [1]

Человек, вооружившись мощными техническими средствами, только начал задумываться о том, как обезопасить себя от них. Сейчас нужно бороться не против того, что уже взорвалось или неожиданно взорвется завтра. Надо раз и навсегда осознать: бороться необходимо за создание защитных технологий, адекватных той мощности, которая дана в руки человека. Это проблема общая для всего мира. Я за уважение к эргономике – за правильное, разумное построение отношений в системе «человек – машина». Чернобыль учит этому.

В: Как вы думаете, по каким путям пойдет дальше развитие ядерных технологий?

О: Вспомним: каждый источник энергии привносил революционные изменения. Люди овладели секретом огня, чтобы было тепло, [чтобы] обезопасить себя от причуд природы. Но огонь, появившись как решение энергетической, что ли, задачи, подарил потом технологии получения железа, меди. Человек заменил древесину углем – это вызвало промышленную революцию: появились паровые машины, паровозы, пароходы… Потом – нефть. Она «родила» автомобили, авиацию, ракетную технику. Так развивалось человечество. Сначала оно искало какой-то энергетический источник во имя чисто энергетических задач, а все это приводило к коренному изменению технологий. Думаю, что и ядерная энергетика обязательно откроет для человека новое свое качество.

В: Что вы считаете самым главным в научной работе, какими принципами руководствуетесь?

О: Наверное, все-таки важно правильно начать. Не знаю, можно ли это назвать принципом. Но я считаю, что стартовые позиции в науке, как, впрочем, и в жизни, – самые важные. Не случайно психологи, другие специалисты считают, что для развития ребенка очень важны первые четыре года после рождения. К чему интерес воспитают, угадают или не угадают склонности, дадут ему послушать музыку, если он музыкален, дадут ему карандаш в руки, если у него способности к рисованию. Так и в науке самые главные позиции – стартовые. К сожалению, у нас подчас в науке многое начинается произвольно – идет от прибора (потому, что он есть), от какого-то формального плана, от слепого копирования опыта предшественника, традиций института… А уж потом начинают разбираться: надо ли это было делать?

В: Считается, что только 1-5 процентов ученых – генераторы идей, остальные – защитники устоявшихся догм в науке. Как вы относитесь к такой арифметике? Какие размышления вызывает у вас такое положение в науке?

О: Проценты я не считал. Не знаю даже, как можно это вычислить? Хотя с такими оценками знаком. Моя точка зрения: наука – это все-таки эстафета, передача эстафетной палочки. Я знаю очень многих людей, которых могли бы отнести к генераторам идей. Если хотите, генератор идей – это последний человек, который порвал грудью финишную ленточку. А до него было обязательно несколько человек, передающих палочку. Ситуация такая (я на себе ее испытал): приходит ко мне коллега и говорит – прочти в таком-то журнале такую-то статью. Все, он исчез. Я включаюсь в работу. Статья меня наталкивает на некоторые соображения, я их высказываю, а кто-то ставит эксперимент. И вот – удача! И получается: кому-то удается по складу характера, мышления сформулировать «финишно» ту или иную мысль. Эстафета? Конечно же, эстафета… Да, согласен, финиширующий должен обладать определенными способностями, его голова (подготовленная) может сформулировать новую идею. Но наука – дело коллективное. Не могло бы быть ни одного гениального композитора без тех, кто понимает его музыку, без тех, кто сам пишет ее. Профессиональная среда подпитывает наиболее способных людей. Они не рождаются в изоляции. Наука не терпит одиночества.

В: Все ли вас устраивает в сегодняшней системе организации научных исследований? Не могли бы поделиться соображениями?

О: Вспомните шутливое выражение о том, как сделать скульптуру? Берете камень и отсекаете лишнее. Мне кажется, в науке сегодня надо сделать тоже самое… Потенциал нашей науки очень богат. Почему же он не всегда реализуется? Потому что рядом соседствует нужное и ненужное. Что я имею в виду? Прежде всего формализованные отношения. Вот я своей рукой подписываю в год, наверное, десятки тысяч бумаг, имеющих отлошение к науке и не имеющих к ней никакого отношения, – обоснования, задания, планы, планы-прогнозы и прочее, прочее… Этим кормится огромная армия людей – не просто кормятся, паразитируют! Бюрократия смертельна для науки.

Науке всегда была противопоказана и избыточная иерархичность. Она душит ее. Наука, как и искусство, не терпит промежуточных звеньев. Надо избавляться от мешающих работать людей. Писанина и формалистика достигли таких масштабов, что науке уже тяжело нести этот крест.

И еще. Каждый ученый-естественник должен очень хорошо воспитываться гуманитарно. Я глубоко в этом уверен. Иначе настоящий ученый невольно ограничивает свои возможности. Всегда на плечах наших великих гуманитариев стояли великие «технари». Так должно быть. Но в современной науке этот баланс нарушен. Это опасно.

В: Какие свои научные работы вы считаете наиболее удачными?

О: Видимо, те, которые принесли наибольшую пользу. Скажем, удалось синтезировать необычные соединения, раньше их не существовало. Они оказались очень полезными в ядерных технологиях. Счастлив, что эти исследования были признаны научной общественностью. Мне очень повезло в том смысле, что результаты поиска быстро получили прикладной характер [2].

В: Какими научными проблемами вы сейчас заняты или хотели бы заняться в ближайшее время?

О: Продолжаю работы в своей области: создание новых веществ, материалов, способов их получения и применения. Считаю теперь себя совершенно обязанным (после Чернобыля) заняться вопросами химической диагностики. Что это такое? Мы хотим создать чувствительные элементы, способные зафиксировать самые малые газовые выделения из металлов, других материалов… Это будут датчики раннего предупреждения. Каждая конструкция живет по своим законам. Постоянно в ней что-то происходит, меняется состояние материала. Датчик призван вести непрерывное слежение за всеми изменениями и своевременно предупреждать об опасности.

В: Вам интересно то, что происходит в других отраслях знания?

О: Безусловно. Нельзя терять связи между клеточками единого организма. Я бы даже специально воспитывал людей, которые могут и умеют «переносить» информацию из одной области в другую. Вопрос очень важный.

В: Как вы думаете, в какой области науки нас ждут качественно новые открытия?

О: Мой ответ будет, видимо, дилетантским. Знаете, всегда легче ожидать чего-то выдающегося от той области, которую… не знаешь. Думаю, появятся более сложные материалы, процессы, технологии. Их основой будут служит биологически активные компоненты. Но это не бионика, не биотехнология, а нечто качественно новое, живущее не по законам физики и химии, а биологии, способное к обмену информацией, перестройке, обладающее памятью… Смею думать, что появится техника, работающая на принципах биосистем [3].

В: У вас много учеников. В МГУ вы организовали даже «свою» специальную группу. Какими хотите их видеть?

О: Хочу, чтобы они поняли, осознали главное – свое предназначение. Раз родился человек, которого свет еще не знал, он должен обязательно оставить после себя то, чего до него не было,- пусть это запятая, точечка, но своё!

Известия, 1987 г., 23.01, № 23 (21830).

[1] Академік Легасов бреше: всі дії операторів були правильними. Але ж хто з них думав, що натискання кнопки зупинки приведе до розгону реактора?

[2] Нічого конкретного Легасов не сказав, бо його робти залишались секретними.

[3] Цікаво, що перевороту в інформаційних технологіях Легасов не передбачав.