Поездка

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

И вот уложили сундуки, сундучки, ящики, коробки… и чего только там не уложили! Навьючили коляску, бричку и еще простую повозку. Подмазали все эти экипажи, запрягли лошадей, посадились в экипажи и поехали себе… Покойно?.. а вот разберем.

В коляске, нагруженной до невозможности шкатулками и подушками, уселись или уместились: Матрена Семеновна с Фенюшкой рядом, напереди Миничка с женщиною, любимицею барыни и без которой она ничего не решала и не предпринимала. И как бы вы думали? хотя коляска была с зонтом, но всем этим четырем особам было пребеспокойно сидеть: внизу наставлено было много ящиков, так (с позволения Матрены Семеновны скажу) ногам сидящих очень было накладно; а подушки, коими наполнена была коляска, делали большую тесноту и духоту, которой не могла, как и вам известно, переносить Матрена Семеновна.

Сидящей на простой повозке горничной барышень также было очень беспокойно. Там взгромождены были все сундуки и чемоданы, и ей, бедной, нельзя было ни присесть порядочно, ни прилечь уютно, ни расправиться, ни ног протянуть. На третьей версте уже она, поворачиваясь сюда и туда, кряхтела и стонала.

Но хлопотливее всех и заботнее было Захару Демьяновичу. Как дома, так и в дороге, он был труженик от желания, чтобы все шло должным, по его мнению, порядком. Лишь только выехали из селения, как он и начал своею бричкою то обгонять коляску, то справа у нее поедет, то слева, то отстанет к повозке, а сам не усидит на месте от запальчивости и все кричит на кучера и форейтора:

– Не давай горячиться бурому, сдерживай его. Коренного левого тронь. Чего так гонишь? Рысцою! Еще прибавь! Иванька! подседельную уморил. А ты, на повозке, чего зазевался? Не отставай! Подвяжи постромку! Стой! перемени на Лысой хомут, – и проч., всего не перескажешь, что приказывал кучерам Захар Демьянович во всю дорогу.

Не отъехали порядочных и семи верст, как вдруг из коляски раздался звонкий голос Матрены Семеновны:

– Стой… стой!

Остановились.

– А что там такое? – спросил торопливо Захар Демьянович, подъехав с своею бричкою к коляске.

– Ключи, душечка, забыла, – смягчая голос, сказала Матрена Семеновна, боясь выходок мужниных, – да еще, вообразите, все от всех сундуков и…

– То-то, душечка, то-то, забыла! – вопил Захар Демьянович, передразнивая жену. – Удивляюсь вам, как в три дня не могли собраться. Вам бы и трех месяцев мало было на сборы. Гей, Филька! слезь с козел, отпряги Лысого да ступай скорее за ключами. Где они там у вас?

– Спроси у Лукерки, – приказала барыня кучеру. – Я положила их под подушку, пусть поищет хорошенько. – И кучер поскакал.

– Осмотритесь все порядочно, – приказывал Захар Демьянович, – не забыл ли кто чего, лучше теперь послать, нежели за двадцать верст гонять лошадь. Удивляюсь вам, – продолжал он с досадою, – как у вас, у женщин, нет ни в чем порядка! Едут в дальнюю дорогу и не осмотрятся на месте, все ли взяли. Я без того из комнаты не выйду, пока до последней вещицы не осмотрю себя. У меня же, правду сказать, в таком порядке все, что я и впотьмах найду, что мне нужно.

Подобные сему упреки сыпались во все время, пока ездил кучер; наконец он возвратился, привез ключи и поехали далее.

И двух верст не проехали, как уже Захар Демьянович скомандовал: «Стой!», подозвал кучера и шепотом приказал ехать домой и привезти забытую уже им вещь. Кучер поскакал.

– А что мы остановились? – спрашивала, выглядывая из коляски, Матрена Семеновна. – Конечно, вы, душечка, что ни на есть забыли?

– Вот так, – сказал с досадою Захар Демьянович, уличенный сам в том, за что упрекал других. – Конечно, мне с вами можно растеряться; я все хлопотал об вас да и забыл табакерку.

– Еще какую нужную вещь позабыли, что поминутно необходима. И где вы ее, душечка, забыли?

– Где забыл, то забыл, не помню; там уже отыщут.

– Вы же хвалились, что себя осматриваете и помните свои вещи, где лежат, и что впотьмах найдете.

– Говорите себе, – ворчал раздосадованный Захар Демьянович. – Человеку свойственно делать ошибки иногда, а не так, как вы, что не ступите без того, чтоб вас не поправлять.

Так проходило время, пока в доме все перешаривали и с трудом отыскали баринову табакерку. Кучер привез ее, и поехали далее; но Захар Демьянович даже побожился, что кто бы ни забыл, хотя самонужнейшую вещь, то он уже не позволит останавливаться. Ох! многое позабыла Матрена Семеновна, наприм., с правой руки перчатку, особую записку, что нужно искупить для прачечной, ночной шейный платок свой и мн. т. п., но не смела из-за приказа Захара Демьяновича останавливаться, чтоб их не прогневать.

Захар Демьянович повсечасно был углублен в размышления, придумывая все к улучшению своего хозяйства, о чем и любил рассуждать с Кондратом, а в отсутствие его, с Денисом, своим камердинером. Теперь, в дороге, когда нечего было записывать в книги, Захар Демьянович должен был рассуждать. Главная его забота была продать повыгоднее шерсть и расплатиться во все места, куда он должен был. И на счетах он сбивался, а рассчитывая умом, у него выходила большая несообразность. Надумавшись, вдруг он обращается к Денису, сидящему впереди его с кучером.

– А что, Денис, как он продешевит?

– Кто? – флегматически спрашивает Денис.

– Да Кондрат же, Кондрат. Я назначил продавать по 70-ти, а ну как шерсть дороже?

– То он и продаст, как приказали.

– Зачем я не назначил по сту рублей, так, для спросу. Экой я дурак!

– И правда-таки ваша.

Захар Демьянович не заметил такой двумысленности и продолжал свои расчеты, вскрикивая по временам: «Продешевит, продешевит! Филька, пошел скорее», – кричал он переднему кучеру, полагая, приехав, предупредить Кондратов промах.

Уже они другой день в дороге, уже и к вечеру склоняется, недалеко им и до города, как вот навстречу им из города несется на рысях знакомая тройка… «Это Федор Михайлыч!» – восклицает изумленный Захар Демьянович; присматривается; он и есть. Бричка ближе; он еще пристальнее глядит и наконец чуть не выскочит навстречу проезжающему… Тот, на беду, не останавливается, и Захар Демьянович едва успел закричать ему: «А почем?» и едва успел услышать ответ: «во восьмидесяти», как они разъехались, и каждый миг удалил их друг от друга.

– Продешевит, продешевит! – кричал уже Захар Демьянович, метаясь в бричке. – Когда-то мы доедем, а он кончит. Филька, пошел живее!

Что же это за таинственные слова, сказанные Федором Михайлычем, и что за лаконический разговор произошел между встретившимися?

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 379 – 382.