Проказник Павлуша
Г. Ф. Квитка-Основьяненко
На завтрашний день, когда все гости, разубравшись, сошлись в залу, где устроены были все принадлежности к благословению, и когда вывели хотя и разубранную отлично, но стыдящуюся невесту и хотели приступить к благословению, Степан Федорович… хитрый Степан Федорович, нужды нет, что в шалоновом зеленом жилете и планжевых нанковых «необходимостях», а посмотрите, какую штуку выкинул! отозвав Захара Демьяновича, прямо объявил ему, что если за его прелестною Фесинькою не назначат приданого в людях, земле, скоте и деньгах вдвое объявленного, то он сейчас уезжает, потребовав прежде взятые у него семь тысяч рублей.
Бедного Захара Демьяновича как варом обдало! А когда, по супружеской обязанности, он об этом требовании открыл Матрене Семеновне, так у той таки просто ноги так и подкосились до того, что она пристойности ради должна была опуститься на близстоящий стул.
Посудите милостиво о жестоком положении родителей невесты, выведенной уже «к принятию сговора»! Спору нет, что они в справедливом гневе своем на бесстыдное корыстолюбие жениха могли бы его просто выгнать из дому и запереть ему дверь в него навсегда: но что делать с меньшою дочерью? Как им, не сговоривши старшей дочери, сговаривать меньшую? это неслыханное дело!
Конечно, к меньшой приискался жених, какого им и во сне не снилось, но и против природы нельзя же спорить. Как на старшую навести такой порок, что будто ее и люди не хотят взять! Не от них выдуман такой порядок: сама природа так устроила; нарушать неможно. А тут еще вдобавок требуют возврата семи тысяч рублей, когда на ту пору у них и семи сот нет. Если бы подскочил другой, какой ни на есть жених, чтоб только…
Как родители в совещании своем коснулись этого пункта, вдруг подходит к ним Фесинька и решительно говорит:
– Любезные мои родители, батенька и маменька! прошу вас не располагать моею судьбою иначе, как мое сердце того желает. Оно избрало Степана Федоровича и навек им будет пленно. Если не выдадите меня за него, то вскоре увидите меня безгласную и бездыханную на столе; а если вздумаете приневоливать за другого, то я сама себе смерть причиню или преострым железом, или смертоносным ядом.
Выслушав это, родители опустили руки. Фесинька преспокойно возвратилась на свое место, Степан Федорович понюхивал табачок из купленной им на ярмарке бумажной с кунштиком табакерки, а гости, разинув рты от удивления, ожидали, чем все это кончится.
Чем кончить это? Натурально, что никто не придумал ничего, кроме Захара Демьяновича, который, взяв за руку жениха и жену свою, увел их в особую комнату. Что они говорили и какие делали жениху предложения, искренно вам говорю, не знаю, но полагать должно, что родители согласились на все требования жениха, потому что чрез несколько часов составили бумагу приданому по требованию Степана Федоровича и закладную на значительную часть земли в обеспечение занятых семи тысяч рублей. Предусмотрительный Степан Федорович привез на всякий случай с собой и маклера, который все эти бумаги и укрепил по порядку. Почему же не сказать и тут: avis aux promis?
Окончивши сделки, Захар Демьянович вышел с женою и женихом, на которого невеста поспешила устремить вопрошающий взгляд, а Степан Федорович секретно мигнул ей, объясняя, что все, дескать, кончено по желанию. Тут началось благословение; родители обнимали обрученных, ласкали жениха, называя его любезным, дорогим зятем… Счастливая чета кинулась друг другу в объятия, восклицая: «мой Росмонд!», «моя Леокадия!» Пошли поздравления, потчевания, угощения, желания, веселье… а обрученные, удалясь себе в уголок, хвалили друг друга за умно выдуманную и прекрасно разыгранную штучку, увенчавшую пламенную любовь их и обеспечившую их на будущее время в жизни и приобретении выгод.
Вы же, конечно, полагаете, что Захар Демьянович и Матрена Семеновна, отпраздновав сговор Фесиньки, приступят в следующий вторник к обручению Минички? Ох, нет! Они бы, пожалуй, согласны были покончить все дело; так вот вышел какой казус, да для них еще такой печальный, что не знаю, рассказывать ли вам, принимающим участие во всем к ним относящемся?
У них, как сказано уже, был сыночек Павлуша, дитя по двенадцатому году. И что за постреленок, так на удивление. Как он ловко душил голубят, цыплят, даже котят! таки мигом: только сжал… не пискнет – и духу нет! Сама Матрена Семеновна бывала этому свидетельницею; а тут, на сговоре дочери, рассказывала гостям о всех необыкновенных занятиях этого милого мальчика. «Поверите ли, – говорила она с удовольственным смехом, – окошек в переднюю и людские не наладим. Он их беспрестанно выбивает камушками. Сколько посуды в день перебьет, сколько других пакостей настроит! И не говори ему ни слова. Отца не уважает, а меня и в грош не ставит. Из него что-нибудь необыкновенное выйдет».
При этом слове Павлуша, лазивший на диване с ногами и валявшийся на полу, начал вызывать маменьку якобы к ключнице, спрашивающей ее. Матрена Семеновна встала и пошла, а миленький Павлуша начал кричать: «Смотрите, смотрите на маменьку!».
И в самом деле было на что посмотреть и что увидеть! Пока она сидела на диване, он, лазивши около нее, умудрился подколоть платье ее сзади очень высоко, и когда она пошла… Но такие сцены не описываются. Гости, разумеется, расхохотались, знакомые бросились привести платье Матрены Семеновны в должный порядок; она и сама хохотала и посреди смеха подергала его за ушко, а отец дал ему, за утешную выдумку, моченой яблок.
Этот-то затейливый мальчик очень полюбил Павла Григорьича, который, знавши о существовании его и соблюдая приличие, привез ему какого-то гостинца, не то конфект, не то лошадку. Дитя, полюбивши «усатого гостя», так вежливо он называл его, не отставал от него, лазил по коленям, отстегивал эполеты, прицеплял к шпорам щетку, метлу, и когда тот, не примечая, вставал и находил у ног своих такие прикрасы, сердился, то «ребенок» хохотал во весь голос и своею остроумною шуткою возбуждал смех родителей к неудовольствию Павла Григорьича. Он жаловался сперва маменьке, потом серьезно говорил отцу и от обоих слышал одинаковый ответ: «Пусть он тешится: жалко и унимать его, чтоб не помрачить натуры; у него, изволите видеть, комплекция имеет наклонность к веселости».
Притом же грустно рассказывать, а не должно утаить: Павел Григорьич при первой встрече был поражен миловидностью Минодоры Захарьевны, она же и Миничка: быв свободен и ища занятия подобно прочим, адресовался к бросившейся ему в глаза из всех; находил недосказанные ею фразы и полуответы скромными, близкими к остроте, предвещающими ум; танцевал с нею; нашел, что она танцует ловче многих; рассыпаясь в комплиментах, принимаемых с прелестной улыбочкою, завлеченный поражающими значительными взглядами, молодой человек страсть принял за чувство; предавшись мечтаниям, изъяснениям, уподоблениям, неприметно от себя сделал признание… Общая фраза, вполголоса, с большим смущением едва произнесенная, кончила все дело. Кто молод не бывал? кто равнодушно слышал от миловидной девицы полупризнание! То-то же; не пеняйте на Павла Григорьича, что он тут же поклялся вечно принадлежать ей и против всего пойти, чтобы владеть ею.
Павел Григорьич был человек не тех, чуть не сказал не наших, свойств, чтобы искать только забавы: он полагал, что, доведя девицу до признания, нечестно оставить все и не идти к концу. Он мыслил и поступал во всем благородно, а потому, получив признание от Минички и обнадежив ее в намерении своем, искал расположения Матрены Семеновны – и мы видели, как он успел в этом. И получивши слово, он, за ярмарочного суетою и непрерывающимися веселостями, не имел времени поговорить с невестою о чем-нибудь посерьезнее любви своей. И до того ли ему было? Он либо танцевал с нею, либо выцеловывал ручки ее, либо кормил ее конфектами.
Только приехав в деревню невесты, он, приступая к решительному шагу, вспомнил, что нужно покороче узнать ум, сердце и недостатки, от которых никто не свободен, своей будущей супруги. Удаленный от рассеяний, он имел к тому большое удобство. В первый проведенный с нею без развлечения вечер, в субботу, он, придя в свою комнату и вспомнив все, говоренное им с Миничкою, вспомнил это ужасное, душу поражающее холодностью, в ответ на все его изъявления чувства нежного, уважения душевного, равнодушно произносимое: «взаимно и я вас также люблю», вспомнил и другие подобные ответы на все его расположения к счастливой жизни, крепко вздохнул и долго не мог уснуть.
Утром в воскресенье наблюдал он за обращением и разговорами невесты своей со съехавшимися подругами: решился говорить с нею уже с целью, с намерением – и все то же! холодный пот пробегал по нем!.. После того долго он один ходил по саду в глубоком размышлении. Суждения и обращения родителей невесты его очень не нравились ему; а тут еще Павлуша со своими проказами: все это леденило его; думал найти отраду в разговоре с невестою о будущем роде жизни их, занятиях, удовольствиях… но услыша ожидание конфект, частых выездов для танцев, а дома занятий с девками в саду на качелях, купанья в реке, катанья зимой в санках, услыша все эти приятности, согласитесь, что Павел Григорьич должен был содрогаться приближающегося вторника…
Все такие грустные мысли до того расстроили его, что он решился искать рассеяния в танцах. Сам затевал, составлял и руководствовал ими.
Приближалось время к ужину; молодежь спешила напрыгаться, и составлялась мазурка. Павел Григорьич танцевал с невестою и, сидя с нею, все хотел из разговоров ее извлечь хоть несколько отрадное, подающее надежду на будущее… все тщетно!.. Ударив себя по голове, вдруг он вскочил с своею парою, делал фигуру и уж с каким жаром выделывал каждое па! а кончив все, бросился на стул…
Увы! вместо стула он брякнулся на пол и лежал в жалком, незавидном положении!..
Все захохотало, и оконфуженный Павел Григорьич первую Миничку заметил хохочущую со всем усердием…
– Уж это, верно, Павлушины штуки! – кричала Матрена Семеновна, заливаясь от смеха.
– Я-таки, я, я выдернул из-под него стул, когда он хотел сесть, – визжал резвенький мальчик, хлопая ручками.
Не владея собою, Павел Григорьич схватил мальчика за волосы и поднял его кверху.
– Пусти, пусти!.. это меня Миничка научила!.. – пищал мальчишка, вися на воздухе… Миничка хохотала от чистого сердца.
Павел Григорьич прехладнокровно поставил маленького мальчика на пол. С презрением, с сожалением взглянул он на невесту и поспешно вышел из залы…
Ждать-пождать, его нет; полагали, что он оправляется или не ушибся ли? послали проведать, а его уже и нет, уехал! Невеста в слезы; мать с упреками к дочери; Захар Демьянович, окончив поверку счета, поданного ему от Кондрата, пришедши в залу и узнав о происшедшем, удивился, очень удивился, как никогда и ничему так не удивлялся. Но ничто не помогло. Павел Григорьич уехал и с тех пор глаз не показывает к своей Миничке; даже где он обретается, никто в тех местах не знает вовсе.
Захар Демьянович и Матрена Семеновна хотели подняться на штуку: увидев, что разрушилась причина, для которой нужно было спешить свадьбою Фесиньки, вздумали было отказывать Степану Федоровичу, в чаянии на будущей ярмарке приискать ей жениха поинтереснее и не с таким интересом; но когда Степан Федорович напомнил, что по условию они должны будут заплатить ему неустойки двадцать тысяч рублей, то они приступили с приготовлениями к свадьбе; а он на другой день свадьбы приступил к требованию обещанного приданого, которое и получил все сполна и не уступив из него ни одной овечки.
Степан Федорович с Федосьею Захаровною живут прекрасно и потешаются, как они умели воспользоваться обстоятельствами. Наловили рыбки в мутной воде. Матрена Семеновна плачет, что дочь опозорена и долго останется у них на руках, а Захар Демьянович в утешение ей говорит, что еще будет ярмарка, повезут шерсть на продажу, повезут и дочь. Шерсть продадут и жениха сыщут.
– Будьте только поосторожнее, Матрена Семеновна!
– Считайте и вы поаккуратнее! – отвечает она Захару Демьяновичу.
Примітки
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 423 – 428.