Театр

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Пока же мы этим ничтожным предметом, т. е. книжною торговлею, занимались, а там из лавок все выехали и поспешили в театр. Сколько стоило матушкам и женам слов, ласк, убеждений склонить батенек и миленьких супругов, чтобы заставить их расстаться с четырьмя целковыми за ложу! Первым, т. е. матерям, благовиднее было упрашивать батенек: каждая, получая на день расходные деньги, приговаривала:

– А еще же на этот проклятый театр! уж пожалуйте четыре целковых.

– Удивляюсь вам, – бормотал с крайним неудовольствием Александр Кузьмич, – что вам это за охота ездить в этот гнусный театр! Там от плошек угар, слабая ваша голова разболится; а при разъезде давка народу, ломка экипажей с нашими неопытными кучерами, вот и подхватит вас истерика, а мне всенощная с вами да посылай за лекарями, коим по незнакомству должно будет вдвое заплатить. Нуте его совсем! Отложите уже на сегодня: завтра, может, выкидывать будут что занимательное.

– По мне, душечка, – отвечает нежно и искренно Лукерья Ивановна, – так хоть бы все театры с своими комедиантами пропали, то мне нужды мало. Но не забудьте, что у нас дочери-девки, надобно им свет показать; такого съезда и таких мод они в нашей Кубышковке не увидят. Да нужно, чтобы и их люди видели: неравен час! Притом же, чтобы и нас не осуждали, что мы от скупости лишаем детей светских радостей. Я необходимо должна с ними ехать, а уж еду, словно на нож иду. Боюсь и огня, и лошадей. Сама знаю, что замучит меня истерика. Так посылайте же, душечка, за ложею да прикажите выбрать самую лучшую и просторную.

И Александр Кузьмич послал за ложею; а Лукерья Ивановна между тем переслалась с Софьею Павловною взять ложу пополам – и, получив половинные деньги, скрыла их от мужа, а употребила на покупку таких необходимых для нее вещей, в которых бы муж, уверяю вас, отказал ей наотрез. Промышленность на ярмарке необходима.

Бедные же жены, не имеющие дочерей и как на зло ни одной племянницы или подобной тому штуки, для которой нужно было бы выезжать в подобные места, как уже те изворачивались и чем убеждали своих нежных супругов, я ума не приберу. Правда, они – женщины и жены: немудрено, что успевали в своих желаниях и ложи взяты и для них.

Семь с половиной часов вечера, театр наполняется. Экипажи один за другим тянутся к подъезду, на лестницах беготня, все приехавшие девицы спешат занять ложу, усесться и спокойно поглядывать на входящих в кресла, и не только поглядывать, но разглядывать, а которой фортуна поблагоприятствовала, так и переглядываться с сидящими в креслах.

Музыка уже измучилась над третьего увертюрою и еще должна строиться к четвертой. У содержателя театра не все билеты израсходованы; можно «час места погодить»; авось купечество, окончивши свои расчеты, нагрянет.

Между тем и в кресла собираются медленно. Потап Васильевич развалился в 7-ом №, руки опустил, голову склонил и, кажется, думает о чем ни на есть. Да, поверите ли, до того задумался, что не слышит, как вошел Прокоп Петрович, отыскал 5-ый №, сел в нем, выкашлялся, смотрит на Потапа Васильевича, а тот не слышит и не замечает вовсе.

– Потап Васильевич! О чем так задумался? – спрашивает Прокоп Петрович Потапа Васильевича.

– А! – встрепенувшись, отвечает Потап Васильевич Прокопу Петровичу. – Чудные вещи бывают на свете. Я вот, кажется, тут сижу, а сам, знаете, где мысленно летаю? да, я переносился мысленно в Петербург, когда я был там в восемьсот втором году и, бывало, из театра не выхожу. Что за прелесть была тогда! эх-эх-эх!

– А что сегодня будут давать? – спросил Егор Егорович, усаживаясь между ними в кресло № 6.

– Не знаю, что теперь, – отвечает Потап Васильевич невпопад, занявшись воспоминанием былого, а тогда давали балеты, да какие! уж не здешним чета.

– Сегодня дают, – сказал Прокоп Петрович, – не умею вам сказать названия, а какую-то критику на женщин. И приезжий актер будет играть…

– Вот что! – говорит удивляющийся Егор Егорович. – Так у нас и приезжий есть? а откуда же он? и живо вдает?

– И натуры не надобно, – восклицает с восторгом Прокоп Петрович, – как он выставит какую ролю! Вчера он показывал старого солдата: ну так он точно и есть. А сегодня будет представлять своего сочинения мужа; так уж верно настоящий, живой муж из него выйдет.

– Так вот что! – даже вскрикнул Егор Егорович. – Так он сам ролю сочинит, да сам и вдает? это у нас неслыханное!

– В бытность мою в восемьсот втором году в Петербурге нередко случалось мне смотреть на комедию и тут же живьем видел и самого сочинителя. Эх-эх-эх! – Не нужно и объяснять, что это замечание сказал Потап Васильич.

– Иное дело Петербург, а иное дело Кобеляки, а все же города; так и тут, – заметил Прокоп Петрович, – что в Петербурге ежедневно, того нам и в десятки лет не приходится видеть. Да вы же, Егор Егорович, разве редко посещаете театр, что и не знали о наших чудесах?

– Пропадай он совсем! – отвечал с досадою Егор Егорович. – Я и теперь не поехал бы, но жене пожелалось для дочерей; вот я и решился нанять ложу; да к жене пришла знакомая; вижу тесно, пропадай еще два целковых; пошел в кресла, а между тем шерсти еще не продал. Беда да и полно, только что проживаюсь.

Вот и вспали на любимый предмет – о торговле шерстью: и пошли пересуждать и фабрикантов, и покупщиков, и свою братью помещиков, как между тем оркестр доигрывал симфонию и при конце старался поразить слушателей: у волторниста чуть щеки не треснут от напряжения, с каким он надувает при последних тактах свой инструмент; скрипачи во всю руку дребезжат смычками, контрабасист даже присел и изо всей силы, до поту лица, нарезывает своим смычком; литаврщик, ошибшись в счете пауз, давно добил свое аллегро, но чтоб поровняться с другими, выбрал такты, где побольше дроби, и колотит напропалую… уже и занавес готов взлететь вверх, как вот крик в театре…

– Имажине! – кричала Ульяна Сидоровна, дочь одного приезжего на ярмарку помещика, девушка воспитанная, образованная и незастенчивая. Немудрено: она была с папенькою и маменькою в других губернских городах, выезжала в тамошние публики, а сегодня обедала с маменькою у губернаторши. – Имажине! – кричала она во весь голос. – Я думала, что тут э финн, а еще и не начинали! Фесинька! – кричала она подруге своей, сидящей в ложе против нее. – Купила ты мне ленты, что я просила? Бонжур, Наденька! – относилась она к другой знакомой, выставясь почти вся из ложи. – С кем ты здесь? а? дит громче!

– Довольно и тебя, ты кричишь на весь театр! – заметила ей маменька. – Уймись, ты всех обратила на себя.

– Вот еще с своими наставлениями! – Надувши губки и вздернув еще больше и без того порядочно кверху вздернутый нос, ворчала на мать воспитанная и образованная Ульяна Сидоровна. – Когда же это в тоне? Вы уже и не помните, что нам рассказывал гвардейский адъютант, квартирующий в Петербурге, что там в театре бывает такой шум, что стены трясутся. Затем и съезжаются в театр, чтоб дать волю…

Она говорила долго бы, но содержатель театра, прислушавшись и поняв, что нет никакой тревоги, а только одна болтовня, дал знак – и занавес взвился…

Первая пьеса шла «Приключение в жидовской корчме» и уже доходила до конца первого действия; актеры напрягали все силы, чтобы угодить зрителям, и успевали: смех, хохот не умолкал; даже крик слышен был: «Ай, да браво!.. вот жид, так жид!..» Но вдруг все смолкло: жид, начавший говорить свое, вдруг переменяет тон и предмет разговора; рассказывает чистым простонародным языком о каком-то приключении, как он спас утопавшую девочку…

Актер хочет остановиться, но суфлер поддает преусердно и каждое слово точно в рот кладет. Зрители в недоумении… как вдруг раздается из суфлерской конуры: «Постойте, Петр Герасимович!» Это сказано было к жиду – и он замолчал, а между тем из конуры вылезает суфлер и в своем костюме, т. е. в самом неопрятном виде, как требуется от суфлера ярмарочного театра. Вылезши до половины, обращается к публике с извинением, что негодный переплетчик перемешал листы и в «Жидовскую корчму» вплел «Торжество благодарности». Причем очень пристойно спрашивал у публики: желает ли она дослушать «Лизу», коей все окончательные листы есть, или обратиться к «Корчме»? Тогда он побежит на квартиру и отыщет листы из «Корчмы».

Мнения публики были различны. Некоторым хотелось видеть чудесную драму «Лизу, или Торжество благодарности», другие требовали «Корчмы» и очень правильно: «Мы, – говорили они, – деньги заплатили за «Корчму», так давай нам ее, как хочешь». Но как большинство голосов требовало оставить все и скорее начать объявленный водевиль, сочинение тут же играющего актера, то и отложено было все, а приступили к переодеванию для водевиля.

Часа в полтора уладили дело, и началось представление. В креслах, при игре приезжего актера, только и слышно было: «Чудесно!.. бесподобно!.. как живо вдает мужа, так это страх!» При игре же других актеров проказники-ремонтеры и другие офицеры беспрестанно кричали: «Суфлер, громче, еще громче!» И суфлер кричал из своей конуры что есть духу.

Для чего же это было? Изволите видеть: водевиль был новый; актеры не могли его сколько-нибудь понять и вытвердить. Они, по манию режиссера, выходили впору, но, не зная ролей, едва могли говорить за суфлером и то вполголоса. Зрители, желая понять ход пьесы и не надеясь ничего заметить от актеров, понукали суфлера погромче читать.

Пьеса кончилась среди громких рукоплесканий. Вызвали актера приезжего, сперва как сочинителя, а потом как актера, точно доставившего удовольствие. Наконец единогласно потребовали на сцену суфлера… явился и он – рукоплескания раздались, и кто-то вскрикнул ему: «Спасибо! ты за всех потрудился».

– Благодарю почтеннейшей публике за поощрение слабого моего таланта, – импровизировал суфлер, – хотя мне такая работа и не впервое, но честь, сделанная мне теперь, заставит меня впредь отличаться еще более, – и при заглушительных рукоплесканиях занавес скрыл его от благодарной публики.

– Что это на завтра объявили? – спросил Егор Егорович при выходе у Прокопа Петровича.

– Сколько мог расслушать, – отвечал тот, – так будут представлять «Индик с ботвиньем».

А по правде вам сказать, актер очень явственно объявил, что представлена будет трагедия «Эдип в Афинах». Вот так-то понял Прокоп Петрович и подобные ему.

– Чудесная штука, должно думать, – заметил Егор Егорович, – приду посмотреть. Чем проскучать в семье, лучше здесь похохотать. Индик с ботвиньем! Умудряются же эти сочинителя смешить народ.

Примітки

«Жидовская корчма» – одноактна опера-водевіль «Удача от неудачи, или Приключения в жидовской корчме» російського драматурга П. Семенова. Ця п’єса в 1840-х роках була в репертуарі харківського театру, зокрема в липні 1846 р. вона виставлялась харківською трупою на Іллінському ярмарку в Ромнах.

«Лиза, или Торжество благодарности». – Драма в 3-х действиях Н. И. Ильина. С.-Петербург, 1803.

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 397 – 401.

«Эдип в Афинах». – Трагедия в 5-ти действиях в стихах с хорами В. А. Озерова. С.-Петербург, 1804.