Продажа шерсти

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

А вот, изволите видеть, я вам и это расскажу, потому что это уже не секрет. Прежде всего, правда, об этом вслух не говорили, но теперь дело обошлось, и каждому в наших местах известно.

Помещик, продавши шерсть своих овец, обязанностью поставляет из всех покупок прежде всего купить картуз, потому что прежний, прослужа год, едва держится на голове. Оттого, встречаясь один с другим на ярмарке и заметя на ком новый картуз, поздравляют не с обновкою, а со сбытом товару. Федор Михайлыч возвращался из города в новом картузе, что и не ушло от внимательного Захара Демьяновича, и он при встрече, не успев поздравить с продажею, едва мог спросить о цене, почем продана шерсть. Федор Михайлыч, желая подразнить приятеля, сказал ему необыкновенно высокую цену, выше, нежели Захар Демьянович приказал Кондрату спрашивать за свою шерсть. Вот его и мучило нетерпение скорее исправить ошибку.

Сяк-так въехали наши в город, и Захар Демьянович послал лакея, сидевшего за коляскою, на ярмарочную площадь отыскать Кондрата, стоящего там с шерстью, и объявить ему, чтобы не смел дешевле продавать, как по сту рублей пуд. На место лакея посажена была девка, сидевшая на повозке, и как на ней были башмаки новые, выданные на дорогу, то она, скинув их, спрятала под фартуком, чтоб не пылились, а ножки свои, даже и без чулок, выставив на всеобщее воззрение, болтала ими под тихо петую ею песенку.

В таком порядке наши путешественники въехали в середину города, и Захар Демьянович приказал Денису отыскивать квартиру. Сколько тот ни ходил, везде занято, нет свободных комнат. Захар Демьянович указал Денису красивенький домик, угольный на две улицы. Денис пошел; ходил он, ходил около дома взад и вперед и возвратился к барину с донесением: «Нельзя в тот дом войти».

– Почему же? – спросил барин.

– Дверей вовсе нет в доме.

– Чудно, как эти люди строятся в городе, без дверей дом. Живет же кто там?

– Пожалуй, живет. Там много говорят между собою, а как туда взошли, не знаю: дверей ни одних нет в доме.

– Чудно, – сказал Захар Демьянович и приказал ехать далее. Потом, порассудивши и порассчитавши хорошенько, он опять принялся расспрашивать Дениса. – Как же тем господам, что в том доме живут, подают кушанье?

– Сего не знаю, а думаю, что как-нибудь подают.

– Да ты был во дворе?

– Нет, не был.

– Эге! вот же и дурак. У них со двора двери в дом.

– А что? может и так, только я не догадался.

– Видишь, а я сейчас понял.

– То же вы, а то я.

И продолжали искать квартиры; наконец, нашли со всеми выгодами и удобствами, кроме цены, которая была тогда высока так, что квартира для всех их с лошадьми и содержанием обходилась, по счету Захара Демьяновича, неоднократно поверенному, 22 рубля 35 коп. аккурат. После сего вы, конечно, отгадаете, что заботливый глава семейства сильно хлопотал, чтобы в один день продать и сдать шерсть, купить себе новый картуз, заплатить, куда должен; дать жене на покупки денег, потребовать, чтобы немедленно все искуплено было ею и чтобы на другой же день выехать.

Когда он об этом рассуждал, утром рано явился к нему Кондрат с упреком, зачем он запретил продать шерсть, когда он было совсем запродал ее по самой выгодной цене.

– А что? не выше ли ста рублей? – спросил Захар Демьянович, готовый уже обрадоваться.

– Бог с вами! Таких цен и в помине нет. Правда, просят некоторые по 35 руб. за пуд, да никто на них и не смотрит. Больше не дают, как по 22 рубля.

– Это бог знает что! – почти вскричал рассерженный Захар Демьянович. – А ты свое держи: ниже ста рублей ни копейки не уступай; походят, да и купят. Я и сам туда поеду и всех уговорю держаться в цене.

И в самом деле бричка была немедленно подана ему, и он поехал на площадь, крехтя от досады, что хозяева не видят своих выгод.

На площади стояло необразимое множество фур, навьюченных тюками с шерстью; у каждой партии фур стоял очень важно «приказный от барина человек», поджидающий покупщиков и держащий наготове за пазухою образцы своего товара. Сами же хозяева, т. е. помещики, выехав из своих квартир, собрались на площади в куче и рассуждали, как бы возвысить в нынешнюю ярмарку цену на сей необходимый товар.

– Одним словом, – говорил Андрей Петрович, – нам надобно положить между собою на честном слове, чтобы никто из нас не продал ниже назначенной нами цены.

– Назначайте, как хотите, – сказал Владимир Фомич, – а там, смотри, кто-нибудь не выдержит да и спустит.

– Впрочем, мое мнение, – сказал подошедший к ним Захар Демьянович, – продажа была уже довольно выгодна. От восьмидесяти нам немного додержаться до ста. Дадут, когда подержимся.

– Что это? – закричало несколько голосов. – Откуда вы приехали, Захар Демьянович? Не из Америки ли? Разве там такие цены, а у нас и слыхом таких не слыхать.

– Как же? А Федор Михайлыч продал по восьмидесяти.

– Когда? где? – раздалось со всех сторон…

И Захар Демьянович, посматривая на всех окруживших его, торжественно уверял, что он сам ему сказал и что он встретил его уже в новом картузе…

– Нашли кому поверить! – говорили многие; а один утверждал:

– Я именно знаю, что он сторговал ее по двадцати, да уступил еще по рублю на пуде, чтобы покупщик говорил, якобы заплатил ему по двадцати пяти…

Пошли рассказы о подобных, бывших прежде штучках.

– Странное дело! – воскликнул Захар Демьянович. – Как это шерсть, единственный наш продукт, не только не возвышается, но еще все унижается в цене! Почти не стоит держать овец.

– Лучше всего бросить овец, а приняться за свекловицу, – сказал Дмитрий Петрович. – Я слышал от одного немца весь расчет фабрики. Удивительно, как выгодно!

– И сладко, – подхватил Кузьма Матвеевич с насмешкою. – Товар никогда не залежится; если и не купит никто, можно самим скушать во здравие.

Все смеялись остроте проказника и продолжали толковать о шерсти, спорили о средствах возвысить на нее цену; каждый доказывал, что шерсть его завода лучше, нежели у прочих помещиков, хвалили породы своих овец, достоинство выписанных ими баранов; опорочивали их в неизвестных им заводах – и разговор был жаркий… как вот к площади несутся из города дрожки.

Все заводчики встрепенулись, замолкли, разошлись каждый к своему товару; вырывают из тюков клоки шерсти, растягивают их, вытягивают волоски… а между тем приехавшие на дрожках были покупщики шерсти, присланные от московских фабрикантов. Они проезжали тихо мимо стоящих фур и не обращали на них никакого внимания, будто не слышали, как барин с приказчиком расхваливают друг другу доброту своего товара, как будто впервые его видят; покупщики проезжают далее и иногда большой транспорт удостаивают только своим обозрением, но и тут хозяин радуется; а если еще покупщик вовсе без намерения вздумает спросить: «чья шерсть?», это почти уже сторгована, – так думает хозяин и уже помышляет о новом картузе.

Но эти покупщики только проезживаются в рядах, не останавливаясь, к большому смущению помещиков. Но вот лица сих последних просветливаются… из города мчатся еще дрожки, другие, третьи, пятые… и еще, и еще… улыбка показалась на устах хозяев шерсти; каждый наставляет своего приказчика вполголоса:

– Смотри, держись цены; подтакивай мне, когда буду что говорить.

И вот покупщики съехались, собрались между собою в кучу, вынимают письма, читают, трактуют. К ним решаются подойти продавцы, вступают в речь, хвалят товар, рассказывают о невозможности продавать по своей цене, но чтобы иметь дело постоянно всегда с одним, они сделают значительную уступку. И тут же, схватив под руку уважаемого покупщика, коего имя и отчество уже давно проведали, почти насильно влекут к своим фурам.

Там выдергивают шерсть, растягивают ее, говорят, спорят, разойдутся и опять сойдутся, опять принимаются за дерганье, толкуют – и вот ударили по рукам. Приказчик мигнул усом, фурщики перекрестились, что вырвутся из города к своим работам и что «доелись до того, что не с чем и домой возвращаться», запрягают волов и вывозят фуры из ряду, спеша сдать покупщику и улепетывать домой.

Продавец принимает от покупщика задаток, и как промышленность «везде поспела», то и тут устроила красивую палатку, где есть легкая закусочка и ящики с шампанским; сторговавшиеся идут прямо сюда, закусили ли, не закусили, а пробки хлопают, вино пенится, пьющие его уверяют друг друга в расположении, обещают на будущее время продавать и покупать один у другого и потом идут по своим делам.

Закупщик обращается к другим продавцам, а продавший спешит в город, забегает в известную лавку, где уже сметливый купец, тут же в городе наделавший десятки картузов по своему вкусу с кисточками и шнурками и сложив все это в короб, вошедшему господину предлагает «только что из Москвы доставленные, новомодные картузы», и барин, выбрав самый затейливый, спешит к жене на квартиру обрадовать и ее удачным ходом дел своих.

Жена видит подъезжающего мужа и не на него смотрит, а на то, чем украшена голова его… «Батюшка мой! продал, продал»! – восклицает она, бежит к нему навстречу и спрашивает, все ли деньги уже получил? можно ли уже ей выехать «в лавки»? что ей уже наскучило сидеть все на квартире… Муж отдает отчет, ожидает приказчика, делает проверку, едет за деньгами, принимает их, отделяет жене на домашние и ее надобности, отправляется за своими покупками, а жена, вне себя от восторга, что она, наконец, будет в лавках, увидит все там продающееся и всех там гуляющих. Как ни скоро везут ее «в лавки», но она все приказывает поспешать… Приехала, пошла «по лавкам», но нам некогда за нею присматривать, я приведу вас и «в лавки», а теперь возвратимся еще на площадь, там не все кончено.

Точно не все ряды с фурами мало что опустели, но многие еще стоят, и к большей части из них покупщики и не подходят, даже и не смотрят, злодеи! Уже хозяева, завидуя продавшим, отстранивши все расчеты, сами подходят к покупщикам, предлагают свой товар, расхваливают… и все втуне. Отговариваются тем, что уже накупились, цены в Москве ужасно понизились, не спрашивается, дескать, вовсе.

– Помилуйте! – возражает им Ермолай Иванович. – Читали вы последние «Московские ведомости»?

– Как не читать? мы народ торговый, – отвечают покупщики.

– А «Северную пчелу»?

– И ее от любопытства наблюдаем.

– Так, не знаю наверное, – сказал смущенный Ермолай Иванович, – там или где в других газетах именно написано, что фабрики неимоверно везде усилились; сукна требуется неимоверное множество; египетский паша неимоверно мундирует всех своих солдат, и дороги к нему завалены обозами с сукнами. Так отчего же нам дешевить?

– Сбудется, сударь; точно так. Паша властен у себя, как и вы с своим товаром, а я властен с своими деньгами.

«Не поддел и на эту штуку», – подумал в себе Ермолай Иванович.

Как вдруг возвратился и наш Захар Демьянович с несколькими из овечьих заводчиков, или как называют в то время помещиков, привезших шерсть на продажу, «шерстяниками». Они улыбались, поглядывали с торжеством друг на друга и ожидали счастливого для себя оборота. Пред тем только они уезжали к одному «шерстянику» «позавтракать» и вот возвратились с какими-то ожиданиями.

Недолго после того является к ним некто Григорий Григорьевич; он не «шерстяник», не имеет своего овечьего завода – он помещик малоземельный, душонок двадцать у него – не больше, но живет хорошо, имеет, как он называет, «бамбаяж» и в нем разъезжает, куда задумывает. Был неоднократно в Москве и располагал побывать в Петербурге, но «оказии» нет. Он живет оборотами: то выгодно купит, другое с барышом продаст, услужит кому, сведет на торг и изо всего умеет извлечь свою пользу. Переписка у него обширная. Получает много писем и пакета три каждую почту с газетами, не знаю именно с какими. Так вот он-то приехал на площадь и, «негляже» ни на кого, пошел по рядам фур и только спросит: чья шерсть и сколько ее? да и запишет. Захар Демьянович с товарищами, будто смутились, подходят к нему и спрашивают, что бы это значило?

– Я беру всю вашу шерсть, – говорит преспокойно Григорий Григорьевич. – Сколько бы ее ни было. Угодно ли вам по 50 рублей? Задатки со мною, а по приеме чистая расплата, без перевода.

– Вовсе не сходно по пятидесяти, – кричат ему несколько голосов. Он прибавляет, они сбавляют, с некоторыми «за восемьдесят два», с другими «за девяносто», бьют по рукам, и все торжествуя поглядывают на покупщиков, также смотрящих на них по-своему.

Торг кипит. Почти половина ярмарки закуплена. Один из покупщиков с улыбочкою подходит к Григорию Григорьевичу и предлагает сдать ему шерсть по своей цене, по 22 рубля за пуд, 3700 пудов, на чистые деньги.

Григорий Григорьевич порочит доброту шерсти, изворачивается: покупщики вообще приступают к нему; он вынимает кипы писем, полученных им, в коих просят закупить всю шерсть, несмотря ни на какие цены: называет имена фабрикантов, сделавших ему это препоручение; те, с своей стороны, доказывают ему, что они-то настоящие от фабрикантов поверенные, одним словом, дело объясняется к невыгоде Григория Григорьевича, и он спешит убираться с площади. Захар Демьянович и товарищи, увидев, что не удалась им эта штука, возвращаются с досадою домой.

Матрена Семеновна с огорчением видит Захара Демьяновича в старом картузе. «Не продал?» – взывает она к нему жалостно при встрече.

– Пока нет еще, – отвечает он печально и еще печальнее продолжает, – вообрази, цены необыкновенно понизились: я предназначил продавать по 70 рублей, а тут и по двадцати пяти никто не дает. Располагал получить было тысяч тридцать, а теперь… вот рассчитаю, сколько получу. – Садится к столу и считает.

– Пожалуйста, не гонитесь за большими деньгами, продавайте, как и люди. Вспомните, что проживаемся; я еще и «в рядах» не была. Будет ли еще с чем поехать и на что купить?

– Будет-то, будет. За всем тем, что отдадим по 25-ти, я за 436 пудов возьму тысяч осьмнадцать. Все станет на покупки.

– Смотрите, так ли вы сочли?

– Вот уже, будто много тут счесть. Я и поверил, так все так.

– Хорошо же, душечка, пока же вы продаете шерсть, а я съездила бы в ряды, осмотрела бы все, приценилась, расположила, а при деньгах только взяла бы все.

– Что уже без денег и ехать? Я люблю, чтоб во всем было аккурат. Дам вам денег, тогда и поедете.

– Право, лучше так, как я придумала. Притом же ярмарка, нужно дочерей вывезти, теперь съезд; зачем отнимать судьбу у них?

– Да. Ведь дочери здесь? Ну, хорошо, поезжайте, рассмотрите все.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 382 – 388.